пустила брата внутрь. Они сидели бок о бок, наблюдая за мерцанием свечей через крохотные отверстия.

– Прости меня за…

Арсенда подняла руку, и Уго замолчал.

– Не стоит извинений. Все это случилось… чтобы пробудить меня от летаргии, в которой прошла моя жизнь. Я заново открыла для себя любовь. Не эту идеальную любовь к Господу, а мирскую, ту, от которой в животе порхают бабочки. Однажды Арнау затосковал по дому, и я заплакала вместе с ним, а уже через мгновение – всего лишь мгновение – он рассмеялся, и я тоже рассмеялась. Я переживала из-за того, что он может пораниться или потеряться в лесу, и радовалась, когда он прибегал ко мне целехоньким. И все это за один день, Уго! – Арсенда вытерла слезы рукавом рясы. – За один только день, – повторила она. – Не знаю, почему Бог прежде отказывал мне в таких радостях. Они невинны, ибо не отвлекают меня от служения Господу. Много лет я жила с тяжелым сердцем. День за днем меня снедало чувство вины. Я считала Мерсе дочерью Сатаны…

Арсенда заплакала. Уго не знал, можно ли ее обнять. Наконец он решился, и Арсенда положила ему голову на плечо.

– Помнишь, как мы сидели, прижавшись друг к другу, под одеялом на крыше Жункереса и разговаривали обо всем на свете? – спросила Арсенда, всхлипнув. Уго, со стиснутым горлом, просто кивнул. – Я вычеркнула это из своей жизни. И тебя изгнала. Вот так просто. Но с той поры, как ты вернулся с Мерсе, ее молитвы к Богоматери проникли мне в душу – и теперь я вспоминаю каждую из этих ночей так отчетливо, что могу сосчитать звезды, которые сияли над нашими детскими мечтами.

– Арсенда, Мерсе… ей очень плохо.

– Я знаю.

– Знаешь?

– С тех пор как мы познакомились, я слежу за ее жизнью. Это несложно. Новости идут долго, но исправно. Я молюсь о ее исцелении. Знаю, какие муки претерпела она от рук палача, и ею восхищаюсь. Хотела бы я, чтобы Бог дал мне хотя бы десятую часть ее силы, чтобы защитить ее так, как она оберегает своего сына!

– Ты была очень молода. Не кори себя.

– Молода и наивна. Очень наивна. Я была одна, Уго…

– Я…

– С годами я познала столько зла, – перебила Арсенда, – столько извращений… столько лицемерия, что замкнулась в себе и отреклась от всего, даже от собственной семьи. – В церкви повисла тишина. – Впрочем, – настоятельница пришла в себя, выпрямилась и оправила сутану, – теперь ты здесь, и это главное.

Уго вздохнул.

– Можно тебя поцеловать?

Вопрос удивил Арсенду.

– Не знаю, должно ли монахине… – засомневалась она, – хотя я видела, как с монахинями делали вещи и похуже. Да, полагаю, ты можешь меня поцеловать. Единственный в жизни поцелуй, который я получу от мужчины… да, мне кажется, я его заслужила.

Арсенда указала на свою щеку, и Уго нежно ее поцеловал.

– За наше детство, – сказал винодел.

– И за нашу старость, – ответила монахиня.

– Но что нам теперь делать с ребенком? – спросил Уго через несколько мгновений.

– Я не хочу отдавать Арнау отцу. Знаю, что адмирал имеет на него все права, но я также знаю, что Мерсе перенесла ужасные страдания, чтобы спасти ребенка от верной гибели. Мальчику было очень плохо, но он поправился с Божьей помощью… и молитвами и заботами всех сестер нашего монастыря. Сбежать ночью было бы проще простого. Адмирал оставляет около ворот часового, но скорее для видимости. Он чего-то ждет – и я не знаю, чего именно. Сомневаюсь, что военной помощи, – пятерых и так достаточно, чтобы обратить в бегство наших крестьян. Они ведь не солдаты. Кавалерийская атака, пара взмахов шпагой – и они разбегутся в страхе… Вряд ли он получит разрешение от королевы или архиепископа. Не знаю, что скажет королева, но архиепископ никогда не позволит штурмовать монастырь, я уже об этом позаботилась. Но конечно же, адмирал знает: ночью легко сбежать.

– И куда бы мы пошли? – задумался Уго.

– В этом все и дело, вот почему адмирал ждет. Он знает, что вам некуда бежать.

– Это верно, – признал Уго, – бежать немыслимо. Мерсе практически не может ходить без помощи Катерины. А хватать Арнау и бежать с ним куда подальше одному я не вижу смысла. – Уго немного помолчал. – После смерти Герао я думал… то есть мы с Катериной думали, – поправился винодел, – что наилучшим решением было бы, если бы мать и сын попросту исчезли. Мы бы посылали им деньги, чтобы они могли жить где-нибудь подальше от Каталонии… например, в Гранаде. Там они могли бы спрятаться у мавров.

При упоминании Гранады образ Дольсы вспыхнул перед глазами Уго. Когда-то давно он мечтал, что они убегут в Гранаду и заживут там вдвоем.

– Дела в таверне наладились, – продолжил Уго, отгоняя воспоминания о Дольсе, – но, пока Мерсе не оправится от ран, побег невозможен. Вернуться с ребенком в Барселону я тоже не могу. Это будет сродни признанию – меня арестуют, как только я войду в город. Сначала мы рассчитывали на Герао, думали, что он защитит нас и расскажет Бернату всю правду. Потом Гранада… или другое место! А теперь я даже не могу вернуть Арнау собственной матери.

– Пока вы не помиритесь, – сказала Арсенда, – вы не сможете жить спокойно.

– Помиримся?

– Да, брат, с адмиралом. Это опасный враг. Мощный и жестокий. И пока вы не помиритесь, ни ты, ни твоя семья не сможете жить спокойно.

– Но он обещал нас всех убить!

– Значит, тебе придется похлопотать о мире… или дать ему отпор.

Ему все еще было больно от удара плашмя, нанесенного Бернатом в таверне. Уго не понимал, как с ним помириться. Единственным выходом было дать адмиралу бой и покончить с ним, но Уго не знал, как его убить. Он никогда не держал в руках меч – и, хотя он убил погонщиков мулов, которые хотели изнасиловать Мерсе по дороге в Сарагосу, и за много лет до этого погромщика, напавшего на Рехину, Уго прекрасно осознавал, что убить адмирала гораздо сложнее. Погонщиков он застал врасплох – но это не пройдет с Бернатом. Уго должен бросить ему вызов, выйти на поединок, посмотреть в глаза… Яйца у него сжались, едва он вообразил, как разгневанный корсар бросается на него с мечом.

Заночевал он в церкви, около двери – подальше от решетки, за которой монахини пели и читали молитвы. Арсенда позволила ему остаться в церкви, пока все не решится, но к Арнау не пустила. Мальчика обманом завели в келью без окон, куда по очереди