остановила и обратила вспять длительный процесс политической дезинтеграции, ускоренный революцией 1911 г.

Но как выглядели результаты революций в краткосрочной перспективе, еще на горизонте девятнадцатого века? В России тенденция к конституционному правлению, которая в течение короткого времени была больше, чем то, что Макс Вебер, тонкий наблюдатель российской политики, называл "символическим конституционализмом", завершилась в июне 1907 г., когда премьер-министр Столыпин при поддержке царя совершил государственный переворот, а избранная Вторая Дума - преемница Первой Думы, уступленной царем в ходе революции 1905 г., - была распущена. Третья Дума, избранная с большим перекосом, оказалась соответственно мягкой и уступчивой, а Четвертая Дума (1912-17 гг.) - практически неактуальной. Решающий перелом в процессе парламентаризации России произошел в 1907 году.

В Иране произошло аналогичное подавление расцветавшей в кратчайшие сроки парламентской демократии. Меджлис (парламент) стал центральным институтом политической жизни, как нигде в Азии и в России, поддерживаемый тройкой базарных торговцев, либеральных клерикалов и светской интеллигенции, которая вновь проявилась в исламской революции 1979 г. Шахский путч в июне 1908 г. был жестоким делом. Но если в России после роспуска Второй Думы наступила всеобщая апатия, то в России сопротивление шаху и его казакам привело к гражданской войне, которая на севере страны закончилась только после вмешательства российских войск зимой 1911 года. Большое количество конституционных политиков и революционных активистов было отстранено от власти, казнено или депортировано. Очевидно, что здесь есть параллели с Венгрией 1849 года, хотя там русские оставили за Габсбургами право мстить революционерам. Тем не менее, парламентаризм пустил глубокие корни в Иране, и с тех пор, несмотря на все смены режимов, он считал себя конституционной страной.

В Китае все было иначе. До 1911 г. требование более эффективного управления, как внутри страны, так и за ее пределами, было гораздо более важным, чем стремление к демократизации. Начиная с 1912 г. в Китае постоянно принимались конституции, но вплоть до сегодняшнего дня так и не удалось создать парламент (за исключением Тайваня с 1980-х гг.). Революция 1911 г. не создала ни стабильных парламентских институтов, ни, что еще важнее, мифа о парламентском суверенитете, который можно было бы критически активизировать. Нигде древний режим не рухнул так быстро и бесшумно, как в Китае. Нигде республика не возникла так непосредственно из его руин. Но и военные, единственная сила, теоретически способная удержать страну, нигде не действовали с таким низким чувством ответственности. Революция ликвидировала цензуру и государственный институциональный конформизм. Тем самым она открыла, по крайней мере, города для особого вида современности, пусть и без создания стабильных институтов.

В этом отношении османо-турецкая эволюция была более успешной, переходные процессы проходили более гладко. Престарелый султан Абдулхамид даже оставался на троне еще год, пока его сторонники по глупости не попытались сместить новых правителей. Его преемник, Мехмед В. Решад (1909-18 гг.), впервые в истории Османской империи стал конституционным монархом без политических амбиций. Такого мягкого финала не удостаивались ни Романовы, ни династия Цин. Правда, период свободы и плюрализма после 1908 года закончился в 1913 году после убийства одного из лидеров младотурок Махмуда Шевкет-паши, а Балканская война в то же время повергла империю в тяжелое положение. Однако в итоге не было ни временной реставрации (как в России и Иране), ни территориального распада основной страны (как в Китае после Юань Шикая в 1916 г.), а был пройден путь, полный препятствий и обходных путей, к одному из менее кризисных и более гуманных государств Азии межвоенного периода - Кемалистской республике.

Ататюрк, конечно, не демократ, но в целом был скорее воспитателем, чем соблазнителем своего народа - не поджигателем войны, не турецким Муссолини. Таким образом, османо-турецкий революционный процесс демонстрирует наиболее четкую логику из всех четырех евразийских революций. Он был более или менее непрерывным и завершился кемализмом 1920-х годов. В 1925 году, когда эта цель была достигнута, Россия (Советский Союз) и Китай вступали в новые фазы своей бурной истории. Тем временем в Иране военный силач Реза-хан положил конец (к тому времени уже чисто декоративной) династии Каджаров и возвысился как первый шах новой династии Пехлеви. Его автократическое правление, начиная с возвышения в качестве военного министра в 1921 г. и заканчивая изгнанием в 1941 г., означало, что Реза более четко, чем его современники Ататюрк и даже Чан Кай-ши (который с 1926 г. чередовал роли военного и политического лидера), соответствовал типу жестокого военного диктатора с некоторыми модернизационными амбициями. Но, в отличие от Ататюрка, он не был ни организатором, ни политиком, а слабость Ирана сделала его гораздо более зависимым от великих держав, пока они окончательно не сместили его из-за его прогерманских наклонностей. История Ирана ХХ века после революции 1905-11 гг. была более прерывистой, чем история Турции, и основные цели революционеров остались нереализованными. В 1979 году вторая революция в течение десяти лет реализовывала новую, нелиберальную повестку дня, после чего и в России произошла очередная революция. Лишь в Турции, прошедшей примерно тот же временной отрезок, что и Мексика, после переходного периода 1908-13 гг. не было новых революций.

Ни одна из четырех евразийских революций не вспыхнула внезапно в условиях полного застоя и окостенения. Популярный в Европе образ "мира на кладбище", якобы созданный кровожадными восточными деспотами, оказался искажением реальности. Общества по всей Евразии находились в состоянии не меньшего брожения, чем их европейские собратья, демонстрируя многочисленные формы протеста и коллективного насилия. В Иране, например, неоднократно восставали слои населения, которые во многом так же, как и в Европе раннего Нового времени, пытались отстаивать свои интересы путем давления и театрализованных действий: кочевые племена, городская беднота, женщины, наемники, чернокожие рабы, а иногда и "народ" в целом, особенно направленный против иностранцев. Другие азиатские страны отличались лишь степенью. В Китае государство традиционно держало население под более жестким контролем, чем в мусульманских странах, используя систему коллективной ответственности и наказания (баоцзя) для привлечения к ответственности целых семей или деревень за нарушение отдельных правил. Но это удавалось лишь до тех пор, пока бюрократия оставалась достаточно эффективной, а люди не доводились до отчаяния условиями, угрожавшими их выживанию. По крайней мере, с 1820-х годов, когда эти предпосылки начали рушиться, Китаем стало трудно управлять. Таким образом, помимо всего прочего, революции были реакцией на проблемы управляемости. Эти проблемы, в свою очередь, были отчасти результатом внутренней динамики социальных конфликтов и изменений культурных ценностей, отчасти - внешней дестабилизации, которая, как правило, затрагивает "периферийные" и социально-экономически "отсталые" страны.

Невозможно переоценить, насколько сильно западноевропейская конституционная мысль повлияла на Азию, от России до