территориальной основе. Считать европейское государство нормальным означало бы согласиться с тем, что история этой части света неизбежно привела к колониальному завоеванию и навязанному переустройству. В действительности же колониализм был не мягким тейлосом исторического развития, а иностранной интервенцией, которая часто казалась жестокой тем, кто с ней сталкивался.

Не менее проблематично рассматривать "монополию государства на законное применение физической силы для обеспечения своего порядка" (Макс Вебер) не как теоретический идеал, а как реальное положение дел. Для некоторых регионов мира она никогда не была значимой категорией - например, в Афганистане, что мы можем наблюдать сегодня. В крупных империях независимые вооруженные меньшинства, такие как донские казаки, оставались вне централизованной структуры военного командования вплоть до последней четверти XIX века. Пиратство, считавшееся ушедшим в прошлое, вновь вспыхнуло в Карибском бассейне после борьбы за независимость Латинской Америки в 1820-х годах, и лишь с большим трудом британский и американский флоты покончили с ним после 1830 года. Монополия на силу, таким образом, не является неотъемлемой частью определения современного государства, а скорее исключительным историческим обстоятельством, к которому стремились и которого добивались лишь условно. В революционные периоды оно быстро разрушалось. Например, китайское государство на протяжении XVIII в. с определенным успехом пыталось разоружить население и заставить его замолчать. Однако после 1850 года миллионы людей поднялись на борьбу с цинским государством в ходе тайпинской революции. Для революционеров редко было проблемой получить в свои руки оружие. Монополия на силу может сохраняться лишь до тех пор, пока центральное государство способно укротить воинственные элиты и убедить значительную часть населения в том, что оно способно обеспечить правопорядок. Если этого не происходит, то открываются рынки насилия, и социализация насилия быстро сменяется его приватизацией. В одной из самых стабильных демократий - Соединенных Штатах Америки - эти две тенденции тесно переплетены друг с другом.

Отсюда вытекает еще один общий вывод: "сила" не всегда является лишь независимой переменной в развитии государства. Было бы искаженной идеализацией видеть в государстве неумолимую логику все большего обезличивания и рационализации. Государство действительно формирует общество, но оно также зависит от революции и войны, от производственной экономики, лежащей в основе его финансовой мощи, и от лояльности своих "слуг".

 

Типы политического устройства

Существует множество возможных типологий политического порядка, все зависит от критерия определения. Одним из значимых подходов является вопрос о том, где находится власть, насколько интенсивно и какими способами она осуществляется. В этом случае можно провести различие между политическими порядками, в которых власть используется "экстенсивно" для организации большого количества людей на обширных территориях (например, в крупной империи), и теми, в которых "интенсивная власть" на меньшей территории побуждает людей к высокой политической активности (как в греческом полисе). Еще одно полезное различие - между "властью авторитета" (то есть передачей команд в рамках иерархии подчинения) и "рассеянной властью", которая менее непосредственно ощутима как отношение повиновения и действует через более тонкие ограничения, такие как правовая система или идеологический вклад. Этот второй подход может быть применен не только к целым политическим системам, но и к конкретным организациям, таким как административный офис, церковь или школа.

Критерием, который особенно хорошо подходит для переходного периода XIX века, является степень сдерживания власти. Либерализм, наиболее влиятельная политическая теория того времени, считал введение таких сдержек одной из своих главных задач. И хотя в период, предшествовавший Первой мировой войне, либерализм вряд ли где-либо в полной мере реализовал идеалы своих главных поборников, во многих странах мира наметилась заметная тенденция к сокращению индивидуального произвола при осуществлении власти и к соблюдению принципа подотчетности. С этой точки зрения примерно к 1900 году можно выделить следующие основные типы политического устройства.

Самодержавие, когда воля князя, правящего с помощью советников, была высшей силой (возможно, в рамках системы кодифицированного права), к тому времени было уже редкостью. Абсолютизм такого рода сохранялся в царской империи, Османской империи (с 1878 г. вновь), в Сиаме. Это вовсе не означает, что их системы были особенно отсталыми - король Сиама Чулалонгкорн был одним из наименее ограниченных правителей эпохи, но, будучи просвещенным деспотом и дальновидным реформатором, он принял целый ряд решений, отвечавших общим интересам страны и приведших ее к современности.

Даже в монархии министру могут быть предоставлены практически неограниченные исполнительные полномочия: Например, кардинал Ришелье или маркиз Помбал в Португалии в 1760-х годах. Но они всегда остаются зависимыми от доброй воли правителя, каким бы слабым он ни был. Диктатуры - это постреволюционные или постреспубликанские системы, в которых один человек, обычно с небольшой группой помощников и подчиненных ему правителей, обладает свободой действий, сравнимой с монаршей. Однако он не имеет санкции традиции, династической легитимности или религиозного посвящения. Диктатор, известный в Европе с античных времен, удерживает свою власть с помощью насилия или угрозы его применения, а также за счет наличия клиентуры разной величины. Армия и полиция хорошо работают под его властью, и его контроль над ними - необходимый элемент. Утвердившись пожизненно, он должен обеспечить воплощение особых условий своего прихода к власти (будь то путч или народная аккламация) в прочные институты.

После падения Наполеона I примеры такого рода в Европе были немногочисленны. Наиболее близким к этому типу был фельдмаршал (впоследствии граф) Хуан Карлос де Салданья, неоднократно вмешивавшийся в португальскую политику с 1823 г. до своей смерти в 1876 г., но в конечном счете установивший не столько свое личное правление, сколько "олигархическую демократию". Только с большевистской революцией 1917 года и ее партийной диктатурой нового типа, а затем с приходом к власти правых правителей в 1922 году в Италии (Бенито Муссолини) и в 1923 году в Испании (Примо де Ривера) в Европе и в том же десятилетии в неколониальной Азии (Иран, Китай) началась эпоха диктатуры.

В XIX веке испаноязычная Америка была единственной площадкой для диктаторов, что наиболее ярко продемонстрировал Порфирио Диас, который в 1876-1911 гг. разорвал порочный круг политической нестабильности и экономической стагнации Мексики, сведя до минимума участие населения в принятии решений и в целом парализовав общественную жизнь. Дон Порфирио не был ни военачальником, ни тираном-убийцей, как Хуан Мануэль де Росас, правивший Аргентиной с 1829 по 1852 г. (и с особой жестокостью в 1839-1842 гг.) с помощью системы тайной полиции, информаторов и эскадронов смерти, ни типичным каудильо Южной или Центральной Америки, враждебным институтам, не заинтересованным в экономическом развитии, использующим насилие для обеспечения своих прямых сторонников добычей и "защиты" классов собственников. Диас, напротив, был одержим идеей стабильности, хотя ему и не