кресел восседал важный Сэт. Вокруг были шкафы с книгами, от одних надписей на которых должно было войти в душу всякого благоговение перед теми, кто их прочёл и понимание своего личного умственного ничтожества. Но Ифиса слишком много повидала таких вот декоративных мудрецов за свою долгую жизнь, а также тех, кто за простой совсем внешностью таили бездны познаний, скрытых от прочих. Она осмелела и сразу же согрелась. Ничего страшного тут и нет, хотя в комнате этой она оказалась впервые. Но дом же огромный, а жила её дочь только в угловой и небольшой его части с окнами, выходящими в сад, некогда запущенный, а теперь почти вырубленный.

– Умница, моя старушка, что не обманула и пришла, – сказал Сэт совсем благожелательно. Рядом с ним Ифиса увидела вдруг молодого человека. Он стоял у окна, и когда она подошла к Сэту, он также очень быстро и незаметно приблизился. Сказать, что он красив, значило, не сказать ничего. Она даже не поняла, каков он, поскольку испытала нечто подобное разряду молнии. Перед нею стоял молодой человек с лицом Рудольфа! И в то же время он не был Рудольфом, поскольку обладал длинными светло-пепельными волосами ниже ушей и весьма худощавым телосложением. А Ифиса никогда не видела Рудольфа с волосами. И никогда не видела его худым и таким неуверенным в себе, что она ясно считала с очень молодого, почти мальчикового лица. Решила, что тонконогий юноша, скорее всего, болезненный. Рудольф же был мужчиной мощным, если телесно, без пятнышка, без трещинки на своей загорелой коже, и характерно-властным, подавляющим всякую женскую душу смесью восхищения и невольного страха перед ним. Тут же совсем не то. Парень был даже по девичьи нежно румян скулами точёного лица. Ифиса пригляделась.

Ей даже хотелось спросить, – «Ты чего так печален-то, сынок? Где и что у тебя болит»? Понятно, она не спросила. Молодой же человек вдруг остановил свой взгляд на лбу стареющей женщины, как будто тщился сосчитать её морщины, но у Ифисы морщин на лбу не имелось. Лоб её был глаже, чем у дочери Олы. Та много думала, хмурила свой лоб, а Ифиса никогда. Нет, она думала много, но хмурилась только в своей душе. Из несколько рассеянного его взгляд вдруг отвердел и стал холодным и упёртым в самые зрачки Ифисы. От этого молодой мужчина уже не казался нежным и неуверенным мальчиком.

– Рассказывай всё, что знаешь. Все подробности, даже если они тебе кажутся несущественными, – глуховато и негромко произнес молодой двойник Рудольфа.

– О чём? – она тянула время. Да и не понимала, как приступить к изложению того, что уже было сказано Сэту.

– О той женщине, у которой кольцо моей матери и о спутнике, бывшем с нею.

– Твоей матери? – под Ифисой закачался пол.

– От того, что я никогда не видел её, она не перестала быть тою, кто дала мне жизнь, – ответил он. – А ты, насколько я знаю, была близкой подругой моей матери. Ты не могла ошибиться с идентификацией Кристалла. В противном случае, он тебя бы и не заинтересовал. Это не ты, а он сам дал тебе понять, чей он.

– Кто? – не поняла его Ифиса, болезненно задетая его явным неуважением. Поскольку он бесцеремонно ей тыкал, ни разу её не видя прежде, не чтя её немолодой возраст.

– Кристалл! – почти крикнул он. – Я не собираюсь тянуть время, оно не безразмерное! Выкладывай всё и будь свободна! Мы и так устали ждать тех, кто должен был давно заявить о себе.

– Кто это? – опять задала она вопрос, не ожидая ответа. Но так уж получилось. Ей даже не предложили сесть, а она ощущала слабость от долгого пути. От вокзала пришлось идти пешком, а негодный Сэт и не подумал послать машину с водителем. Ифиса же не так уж и резва, не девушка, не молодая женщина, хотя и не старуха. Нет! Тут она себя таковой никогда бы не признала.

– Тебе-то зачем знать об этом? Чем меньше будешь знать, тем крепче будешь спать.

– Где? Под могильной плитой? – задерзила Ифиса, устав от напора молодого наглеца. Он резко перестал ей нравиться, и она решила молчать. Сэт почуял её настроение и решил перехватить инициативу у молодого болвана, не понимающего, как надо разговаривать с пожилыми женщинами.

– Садись, Ифиса, – сказал Сэт почти ласково, предлагая ей свободное кресло. Всего таких кресел тут было два. Ифиса плюхнулась и почти ударилась задом о его неожиданно твёрдую поверхность.

– Из камня твоё сидение, что ли? – спросила она, ощупывая кресло под собою. Оно было кожаное, но очень жёсткое.

– Постояла бы на своих ногах, так быстрее бы обо всём рассказала! – выдал сердитый допрашиватель с лицом Рудольфа, которое он посмел себе присвоить, не будучи и близко таким сногсшибательным, каковым был папаша. Ифиса сразу же успокоилась и принялась ласковым взором изучать парня. И чем больше она его изучала, тем больше ей хотелось на него смотреть. Он оказался невероятно хорош! И она, сидя и успокоившись окончательно, вдруг поняла, что он неумело играет роль некоего властного могучего человека, не являясь таковым. Он почти мальчишка, он посланец кого-то, да того же Тон-Ата, прибывший расспросить её о том, что для них невероятно и жизненно важно. А вот почему? Об этом она постарается узнать, используя свою, многими летами и опытом настоянную хитрость. Вклада Нэи в своего сына она не увидела, если только та передала ему свою хрупкость, что мужчине ни к чему. Да ещё структуру волос, пушистых и лёгких, отчего их кончики казались насыщенными свечением. Очевидно, он застеснялся, видя, как пристально она его изучает. Он заходил по комнате, то к окну, то к середине пустого помещения. Он точно был и девственником, поскольку бывалые мужи женщин не стесняются никогда, тем более немолодых. Да и лицо он имел очень уж нежное, не порченное неизбежной заматерелостью, когда мужчина пускается во все сладкие и одновременно неодолимые грехи, называемые «тяжкими», но они всего лишь мощные для неустойчивой молодости, чтобы их тягу было легко преодолеть. Этот же, похоже, как-то преодолевал. Или занят чем-то очень уж значимо-высоким, или ждал свою единственную. Так она подумала. И он стал ей ещё милее.

Она уже прощала ему грубый наскок на себя с первых минут разговора. Никогда ещё Ифисе не было так жаль своей ушедшей навсегда молодости. Вот кого бы ей встретить по первой своей юности. Вот с кем она разминулась во времени. И это не было шутливой разминкой её мысли, а скорее, светлой, но грустью. Такой худенький