Хотя она наверняка не призналась бы в этом даже самой себе, но то, что он ничего не сказал, когда она отодвинулась, даже не взял ее за руку, причинило ей боль. Пусть небольшую, но в последнее время такое случалось все чаще. Это угнетало ее. Теперь она больше не могла защищаться броней слов, как раньше, и без своей привычной стены насмешливости чувствовала себя уязвимой.

– …Хьюго Скотт, Дэн и я спустили в реку несколько бревен, – продолжал Чарльз, – ухватились за них и перебрались на другую сторону. Вода была жутко холодной, а в темноте казалась еще холоднее. – Он говорил тихо, задумчиво, как будто блуждал где-то в своих мыслях, что отчасти так и было.

Почти всю зиму их часть стояла лагерем у разъезда Гамильтон. Это было не очень далеко от фермы, но чаще от этого она его видеть не стала. Бо́льшую часть времени Чарльз проводил на заданиях. Его сегодняшний приезд, как обычно, застал ее врасплох. Он прискакал сразу после наступления темноты, жадно проглотил ужин, который она приготовила на скорую руку, потом схватил ее за руку и повел в постель, утолив другой голод с такой же скоростью и жадностью, какие проявил за столом. От былой обходительности не осталось даже следов, хотя и это было не слишком важно. Война принесла много перемен, изменила она и Чарльза, вышибив из него южные манеры.

Он рассказывал ей о событиях последнего месяца, когда были совершены кавалерийские рейды на Ричмонд.

– Вы перебрались на вражескую сторону, а дальше? – попыталась она вывести его из задумчивости.

– Дальше делали то, что обычно делают разведчики. Ты достаточно давно со мной, чтобы это знать.

– Прости мою забывчивость.

Она мгновенно пожалела о своих словах. Но сожаления были ни к чему. Чарльз сел повыше в постели, откинулся на скрипучее изголовье и отвернулся к открытому окну, глядя на медленно колыхавшиеся занавески. Апрельская ночь пахла землей, которую днем вспахали Вашингтон и Бос. На пастбище за амбаром, где после дождя в низинах собралась вода, квакали лягушки.

– В ту ночь мы не просто переплыли Раппаханнок… – Он засмеялся каким-то своим воспоминаниям, и Августа сразу почувствовала облегчение – она уже давно не слышала его смеха. – Мы отправились дальше, мокрые насквозь, пока не увидели наконец колонну янки. Это точно были люди Килпатрика. Мы прятались, пока не сумели стащить трех их запасных лошадей, когда те проходили мимо. Сели на них и прямо без седел поскакали дальше.

– Прямо с кавалерией Союза?

– Никто ничего не заметил в темноте. А нам так было легче подсчитать людей. Мы даже реку перешли с генералом Киллпатриком и его парнями. Ужасно хотелось подстрелить кого-нибудь из этих сукиных детей, но нужно было доставить сведения в штаб. В общем, на том берегу мы от них оторвались, и снова никто из этих дурней ничего не заметил. Мы скакали как бешеные, поэтому-то Хэмптон и ждал Киллпатрика, когда тот подошел.

Августе хотелось смягчить резкость его тона.

– Да, вот это история, – сказала она, поглаживая его руку.

Он резко встал, прошел к окну и, отдернув занавеску, выбросил окурок в боковой двор. Змейка дыма поднялась в лунном свете.

– Я еще несколько раздобыл… – Чарльз протяжно зевнул. – Приберегу их на утро.

С этими словами он вернулся в постель, натянул на себя одеяло, чмокнул Августу в щеку, отвернулся и через полминуты уже храпел.

Занавески подпрыгивали и снова опускались, словно партнеры в ночной кадрили. Августа зябко поежилась и снова подтянула одеяло, пытаясь согреться. Потом потерла правую щеку, удивленная и рассерженная собственными чувствами.

«Похоже, он решил порвать со мной, только не знаю почему. Думаю, он этого хочет, но никак не наберется храбрости, чтобы сказать…»

Перемены, причины которых она не понимала, теперь отравляли каждую их встречу. Он занимался с ней любовью без прежней нежности, был груб, постоянно торопился, почти не целовал ее и не говорил ласковых слов. Что ей было делать? Она не могла изменить то, что с ним происходило, и не могла перестать любить его.

Она чувствовала растерянность и все чаще говорила себе, что их отношения скоро закончатся. Эти мучительные мысли не давали ей спать по ночам. Сегодняшняя ночь, похоже, тоже обещала стать бессонной.

– О Боже… – выдохнула Августа, продолжая молча плакать.

Когда позже она открыла глаза, то поняла, что все-таки уснула. Замерзая рядом с Чарльзом, она закуталась в одеяло и обозвала себя плаксой.

– О Боже…

И снова слезы. Снова отчаяние.

Августа всегда гордилась своей силой и независимостью. И она не собиралась и дальше терпеть всю эту муку только потому, что позволила себе попасть в ловушку привязанности. Да, она любила Чарльза, но если ценой этой любви было постоянное горе, она отказывалась платить. Эта война так быстро не закончится, а у нее не было сил принуждать Чарльза к чувствам, которых он больше не испытывал.

Он хочет встряски? Сильного лекарства? Что ж, утром он его получит. Снова ощутив себя в безопасности, Августа заснула.

Утром у Чарльза на уме было совсем другое. Вскоре после рассвета он быстро вошел в кухню, засовывая за пояс серую рубашку и поправляя подтяжки. Августа едва успела поздороваться, как он заявил:

– Вчера я хотел кое-что сказать насчет Ричмонда. В любой день…

– Начнутся сражения, – перебила она. – Чарльз, ты считаешь меня идиоткой? По-твоему, я нуждаюсь в постоянных наставлениях от мужчины, уверенного, что только он знает все? Я прекрасно понимаю, что федералы стоят у Калпепера и что вот-вот начнется наступление… разумеется, в эту сторону. Но ты не можешь решить за меня, когда мне следует искать убежища в Ричмонде. – Она стукнула деревянной ложкой по краю плиты. – Я сама решу!

Лицо Чарльза вытянулось. Он придвинул к себе табурет, зажег сигару и сел к столу.

– Да что с тобой? – спросил он.

Августа швырнула ложку на плиту и быстро подошла к нему:

– У меня возникло сильное желание кое-что выяснить. Если я для тебя важна, то и веди себя соответственно. Я устала оттого, что ты вваливаешься сюда, когда тебе вздумается. Наедаешься… получаешь то, что хочешь, и постоянно ворчишь и ругаешься, как последний грубиян.

Чарльз выдернул изо рта тлеющую сигару:

– Вас больше не устраивает мое общество, миссис Барклай?

– Нечего сверкать на меня глазами! Я для тебя теперь только прачка, кухарка и шлюха – в одном лице!

Чарльз вскочил:

– Во время войны у людей нет времени на все эти нежности!

– Только не в моем доме, Чарльз Мэйн! А иначе сюда и приходить незачем! Каждый раз, когда ты здесь, ты ведешь себя так, словно хочешь поскорее уйти. Если это действительно так, скажи, и покончим с этим наконец! Поверь, – («Пожалуйста, не надо!» – кричал ей внутренний голос, но она уже не могла остановиться), – когда ты в таком настроении, счастья от тебя мало.