японской экспансии в этом районе из-за полной невозможности противостоять ей. КПК, напротив, постоянно декларировала свою активную позицию в противостоянии Японии (позднее оказавшуюся в значительной степени демагогической) и приобрела симпатии многих маньчжуров. В дальнейшем источники разведки компартии в окружении генералиссимуса оказались утраченными, поскольку в самом конце 1936 года эти офицеры в числе 3 тысяч военнослужащих маньчжурской национальности открыто перешли на службу в Красную Армию. Однако в течение некоторого времени коммунисты регулярно получали информацию обо всех перемещениях и настроениях генералиссимуса и были готовы к его прибытию в Сиань, где и произошел эпизод, обычно именуемый “декабрьским сианьским инцидентом 1936 года”. В нем многие исследователи усматривают провокацию КПК, но прямых доказательств участия коммунистов в начальном этапе развернувшихся событий не имеется.

Следует подчеркнуть, что визит Чан Кайши в контролируемый Чжан Сюэляном город проходил на фоне специфических взаимоотношений этих двух людей. Несмотря на стоявшую за ним реальную военную мощь, “молодой маршал” занимал по отношению к генералиссимусу мягкую и примирительную позицию. Президент Гоминьдана несколько раз находился в пределах его досягаемости, но, несмотря на возможность арестовать соперника, Чжан предпочитал метод убеждения. Такое поведение ввело Чана в заблуждение. Приняв мягкость за робость, он занял жесткую линию по подавлению политических противников, что и требовалось коммунистам, желавшим подтолкнуть маршала к активным действиям. В Сиани Чан Кайши встретила манифестация из нескольких тысяч маньчжурских студентов, поднявших лозунги сопротивления Японии и ликвидации марионеточного режима Маньчжоу-Го. Демонстранты абсолютно ничем не угрожали генералиссимусу, однако его охрана приняла самое неудачное из возможных решений и просто расстреляла людей, даже не потрудившись произвести предупредительные выстрелах поверх голов. После этого примирительная позиция Чжан Сюэляна претерпела разительные изменения буквально в одночасье, и 12 декабря “китайский Бонапарт” был арестован. Чану предложили подписать пакет документов, которые должны были положить конец гражданской войне в стране и консолидировать силы против японских захватчиков, но он категорически отверг это предложение. КПК потребовала судить попавшего в пределы ее досягаемости виновника междоусобиц, однако внезапно ее линия резко изменилась. Далее последовали странные события, не имеющие, казалось бы, вразумительного объяснения. Коммунисты в лице прибывшего в Сиань Чжоу Эньлая неожиданно выступили за освобождение арестованного и заявили о готовности прекратить повстанческие операции в обмен на обещание создать совместный антияпон-ский фронт. Такое, на первый взгляд, нелогичное поведение имело под собой достаточные основания. В случае насильственного отстранения Чан Кайши от руководства партией его место неизбежно перешло бы к откровенно прояпонскому председателю Политического совета Гоминьдана Ван Цзинвэю, как раз возвращавшемуся из Германии после переговоров с ее нацистским руководством. По сравнению с ним Чан являлся значительно меньшим злом, поэтому СССР по секретным каналам в категорической форме потребовал от Мао Цзэдуна освободить генералиссимуса. Следует констатировать, что все это свидетельствует о промахе советской разведки, не выяснившей, что в действительности КПК не имела возможности принимать такие решения или серьезно влиять на них. Полностью контролировал ситуацию только Чжан Сюэлян, лишь отчасти координировавший свои действия с коммунистами. Все же после двухнедельной паузы для “спасения лица” обеих сторон пленный президент Гоминьдана устно пообещал честно сотрудничать с компартией и организовать подлинное сопротивление иностранным захватчикам. Его выпустили на свободу, и 25 декабря в сопровождении поверившего ему Чжана Чан улетел к месту нахождения правительства в Нанкин, где по прибытии немедленно арестовал своего великодушного похитителя. Суд приговорил маршала к десяти годам тюремного заключения, но специально объявленная ему амнистия заменила этот приговор домашним арестом под контролем Гоминьдана. Западная пресса однозначно определила “сианьский инцидент” делом рук КПК, коммунисты же немедленно объявили его японским заговором.

Все эти бурные события и активная антикоммунистическая деятельность нанкинского правительства привели к тому, что о Японии как-то забыли. Это оказалось серьезнейшей ошибкой. Во все исторические эпохи период внутренних распрей в государстве являлся наиболее удобным временем для действий внешних захватчиков, и японцы в очередной раз подтвердили эту истину. В ночь с 7 на 8 августа 1937 года произошли положившие начало их обширной агрессии в Китае события в Лугоуцяо, известные также как “инцидент у моста Марко Поло”. Официальная версия японской стороны утверждала, что проводившая ночное учение рота японских войск подверглась внезапному обстрелу, в ходе которого один солдат бесследно исчез. Пропавшего начали искать целым батальоном, но не нашли. Вскоре Япония один за другим предъявила Китаю два ультиматума, после чего ее войска немедленно атаковали позиции противника. В Токио возложили вину за инцидент на прокоммунистические элементы китайской 29-й армии и немедленно использовали эту, судя по оценке большинства экспертов, провокацию в качестве предлога для широкомасштабного нападения. Японцы захватили Нанкин, Тяньцзин и Шанхай, причем все это время рассчитывали на уступчивость Чана, его капитулянтскую позицию и, как они полагали, симпатии, испытываемые им к Стране Восходящего Солнца.

Одним из самых слабых мест японской разведки являлось прогнозирование возможной реакции китайских государственных и военных руководителей на те или иные действия Токио. Так произошло и в данном случае. Чан Кайши проявил неожиданную для японцев, но, вообще говоря, достаточно легко предсказуемую твердость и призвал соотечественников, включая коммунистов, к сопротивлению иноземным захватчикам. Он официально признал образование сформированной КПК 8-й Народно-революционной армии под командованием Чжу Дэ и даже пополнил ее тремя правительственными дивизиями и бригадой, а 3 сентября 1937 года публично заявил о сотрудничестве с коммунистами в деле освобождении страны. Судя по всему, это было одним из негласных условий подписанного им 21 августа советско-китайского договора о ненападении, на основании которого в Китай начала прибывать советская техника, летчики-“добровольцы” и другие специалисты, а правительство Чана получило заем на сумму в 100 миллионов долларов.

Обманувшиеся в своих расчетах японцы решили наказать непокорного лидера Гоминьдана, при этом пострадавшим, как всегда, оказался народ. Захватчики устроили страшную резню беззащитного мирного населения Нанкина, в которой истребили не менее 300 тысяч человек и уничтожили треть городских зданий. Вошедшие в город военные начали акцию устрашения с того, что вывезли в поле и закололи штыками 20 тысяч мужчин призывного возраста, чтобы лишить китайскую армию возможности когда-либо пополнить ими свои ряды. Дальнейшие события скупо, но исчерпывающе изложены в приговоре Международного военного трибунала для Дальнего Востока: “К моменту вступления японской армии в город утром 13 декабря 1937 года всякое сопротивление прекратилось. Японские солдаты бродили толпами по городу, совершая различного рода зверства. Многие солдаты были пьяны. Они ходили толпами по улицам, без разбора убивая китайцев — мужчин, женщин и детей, пока площади, улицы и переулки не были завалены трупами. Насиловали даже девочек-подростков и старух. Многих женщин, изнасиловав, убивали, а их тела обезображивали. После