в Явь, то есть мир людей, оставив навеки за кромкой, в Нави. Ее слуги — те могли бывать и там, и там, но это все была нежить, в лучшем случае — нечисть. Им было подвластно многое, но далеко не все. Какие-то вещи могли сделать только те, в ком пульсирует живая кровь и имеется душа. И вот тут Морана заинтересовалась ведьмаками. А если конкретнее — поводырями мертвых. Из всей магической людской братии только они могли физически пересекать границу Нави и Яви, поскольку, избрав путь служения мертвым, по сути присягали на верность обеим мирам, а значит, получали право жить и там, и там. Хотя нет, я неверно выразился. Скорее — они получали ключ от двери, ведущей в Навь, и могли время от времени заходить туда в гости. Вот ты достаточно пренебрежительно высказался о своем ноже, а зря. Он ведь не только оружие. Он и есть ключ к дверям, ведущим в то место, которое наши далекие пращуры называли «кромка». По крайней мере, мне рассказывали так.

— Это как у волкодлаков? — оживилась Женька. — Ну когда они втыкают нож в дубовый пень и через него сигают, чтобы обернуться волком!

— Технологию процесса не знаю, думаю, он посложнее, — с улыбкой ответил ей Ровнин. — Но в чем-то ты права. Если тебе очень интересно, поговори об этом с тетей Пашей. Все вышесказанное я узнал от нее как раз в твоем возрасте. Насколько я понял, этой темой в свое время немного занимался Барченко, когда разыскивал исходный текст «Голубиной книги», а этот человек докапывался до истины как никто другой. Даже если между ним и этой истиной лежали тысячелетия.

— Так-то интересно, — пробурчала Евгения. — Только я ее боюсь. Тетю Пашу, в смысле.

Не знаю, кто такая эта тетя Паша, но я бы лично из нее все вытряс, до последнего словечка. Вот только, боюсь, такой возможности у меня не будет.

И надо непременно будет узнать, что это за Барченко такой. А еще лучше — попробовать с ним пообщаться.

— Понимаю и разделяю, — одобрил слова Женьки ее начальник. — Я, если честно, и сам иногда ее опасаюсь. Вроде уже и в руководство выбился, а все равно, когда она на меня ругается, ощущаю себя мальчишкой-стажером.

— А что дальше? — поторопил я его. — Ну с Мораной и древними ведьмаками?

— Морана понимала, что они идеальные проводники ее воли в мире смертных, — продолжил Ровнин. — Естественно, захотела прибрать их к рукам. Но ведьмаки были ребята не глупые и прекрасно понимали, что служение такой сущности к добру не приведет. Что их ждало? Кровь, смерть, людская злоба и в финале костер. Кому охота гореть заживо? А в обмен на это все весьма сомнительные перспективы невеселого посмертия где-то в Пекельном царстве. И это в лучшем случае. Потому они посылали ее куда подальше. Кстати — именно тогда и началось противостояние ведьм и ведьмаков. Ведьмы служили родным братьям Мораны и, как это сейчас принято говорить, «впряглись» за нее. Потом причина конфликта забылась, а вражда осталась.

Надо признать, те ребята были поумнее меня. С другой стороны, они были вооружены знаниями, а я — нет. Теперь знания у меня есть, пусть и куцые, но что делать — непонятно.

Одно хорошо. «Да» я тогда Моране не сказал. Подумать обещал — это было, но не более того.

И, скорее всего, теперь она от меня его и не дождется.

— Вот как-то так, — закончил свою речь Ровнин. — И напоследок, Саша, я вам скажу вот что. Для нас тысячелетия — это бездна времени. Для обычного человека даже то, как жил его прадед — древность невозможная, хоть их и разделяют какие-то 60–80 лет. Пустяк ведь, да? По сути, тень от песчинки в часах вечности. Но то для обычных людей. А для тех, кто живет под солнцем мертвых, время совсем другая величина. Для той же мары пара тысяч лет — один миг, дневной сон между обедом и ужином. И если о чем-то люди совсем забыли, это не значит, что этого нет. О чем-то или о ком-то. К чему я это говорю? Будьте осторожны. Те трое неизвестных, колдун, которого вы поминали — это все ерунда против наследия ушедших эпох.

Он или знает, или догадывается.

Или берет меня на «пушку».

В любом случае — это предупреждение. Пока — дружеское, пока — доброжелательное. Но — предупреждение.

— Что до мутной троицы — подумаем, — уже другим тоном продолжил глава отдела 15-К. — Я кое-кого поспрашиваю, опять же скоро Паша с Нифонтовым вернутся, у них агентурная сеть поболее моей будет. Знаете, Саша, когда становишься начальником, многие связи теряются. Волка ноги кормят, а я все больше в кабинете теперь сижу. Так о чем я? Ах, да. Подумаем, поищем. Ну а если у вас будут новости — вот моя визитка, звоните не стесняясь, если что. Да и вообще, если будет желание пообщаться, я всегда к вашим услугам. Отдел, господин Смолин, добра не забывает. И тех, кто входит в число его друзей, всегда готов прикрыть и защитить. Любой ценой.

— Надеюсь, я вхожу в число друзей отдела?

— Иначе меня здесь сейчас не было бы, — очень светло улыбнулся Ровнин. — Ну все, честь имею. Дела, дела.

Он бросил на стол крупную денежную купюру, прихватил со спинки стула свой кремовый плащ и был таков.

— За что я люблю нашего начальника? — глубокомысленно произнесла Женя. — За его постоянность. Всегда вот так — появится, расскажет пару-тройку занимательных преданий старины глубокой, напустит тумана и уйдет, ничего толком не объяснив. Но при этом он все равно душка.

— Так оно и есть, — согласился я с ней, думая о своем.

Ну не то чтобы ничего не объяснив. Кое-что было сказано более чем четко. Предельно.

Но, в принципе, это нормально. В этом мире всегда или ты, или тебя. Промежуточного состояния нет, а герои-одиночки, которые идут против системы, существуют и побеждают только в незамысловатых книгах и фильмах. Можете возмущаться, можете брызгать слюной и говорить, что это не так. Так. И только так. Впрочем, тот, кто наверху, возмущаться не станет, потому что он знает, что этот мир устроен именно так. А те, кто находится с другой стороны баррикад… Вопрос только в том, насколько тактично вас нагибают, перед тем как взнуздать, и дают ли право выбора стойла и седла.

Мне сейчас дали. Мне дали даже право немного побегать на воле, прежде чем я приму заранее просчитанное решение. Да что там. Мне даже пообещали