Варшавский стол на тридцать человек

До Варшавы весть о смерти Якова Франка доходит с опозданием, в начале января, когда город внезапно пустеет из-за морозов и весь мир кажется съежившимся и перевязанным шершавым шпагатом.

В доме Воловских на улице Валицув ставят большой стол на тридцать человек, аккуратно накрывают белой скатертью и достают фарфоровую посуду. Рядом с каждой тарелкой лежит булка. Окна занавешены. Дети Воловских, Александр и Марыня, вежливо приветствуют гостей, которые вручают им гостинцы – фрукты и сласти. Хорошенькая Марыня, кудрявая, черноволосая, приседает и повторяет: спасибо, дядя, спасибо, тетя. Потом дети исчезают. Расставленные на равных расстояниях друг от друга семисвечники освещают собравшихся – все они одеты как мещане, опрятно, в черное. Во главе стола стоит старший Франтишек Воловский, рядом с ним его сестра Марианна Лянцкоронская с сыном, младший Франтишек с женой Барбарой; дальше взрослые дети других братьев Воловских с мужьями и женами, а также дети Лянцкоронских, двое братьев Езежанских, Доминик и Игнаций, Онуфрий Матушевский с женой, в девичестве Лабенцкой, братья Маевские из Литвы, а также Яков Шимановский с новой женой, в девичестве Рудницкой. Франтишек помогает отцу встать; тот смотрит на всех долгим взглядом, потом протягивает руки к тем, кто стоит слева и справа от него, и все делают то же самое. Сын думает, что отец сейчас запоет одну из тех песен, которые полагается петь тихо, почти шепотом, но он говорит только:

– Возблагодарим нашего всемогущего Бога и его славу, Светозарную Деву, за то, что мы выдержали. Возблагодарим нашего Господина за то, что он привел нас сюда, и пусть каждый молится за него, как умеет, с величайшей любовью.

Теперь они молятся молча, опустив головы, наконец старик Франтишек Воловский говорит по-прежнему звучным голосом:

– Что предвещает наступление новых времен? Что говорил Исаия?

Сидящая слева от него старшая Лабенцкая отвечает без запинки:

– Прекращение законов Торы и погружение царства в ересь. Это говорилось с древнейших времен, и мы этого ждали.

Воловский откашливается и делает глубокий вдох:

– Наши предки понимали это так, как умели, и думали, что пророчество касается воцарения в мире христиан. Но теперь мы знаем, что речь шла о другом. Все евреи должны пройти через царство Эдома, чтобы это пророчество исполнилось! В Якове, нашем Господине, воплотился Иаков, который первым пошел в Эдом, потому что история библейского Иакова, по сути, рассказывает и нашу историю. И как гласит Зоар: «Наш отец Яков не умер. Его земное наследство перешло к Эве, которая является Рахилью Иакова».

– Воистину Яков не умер, – отвечают все хором.

– Аминь, – отвечает им всем Шломо, Франтишек Воловский, садится за стол, ломает хлеб и принимается за еду.

Жить как люди

Один из перекупщиков, поставляющий Воловским хмель, отличается особым любопытством. Сунув руки в карманы, он смотрит, как Франтишек-младший взвешивает мешки, и наконец спрашивает:

– Скажи мне, Воловский, зачем вы ездите к этому Франку и посылаете туда своих детей, если все равно креститесь в наших костелах? А еще говорят, будто вы считаете его каким-то патриархом и платите ему деньги. И что не хотите вступать в брак с католиками.

Воловский старается быть приветливым, хлопает перекупщика по плечу, как своего:

– Люди преувеличивают. Это правда, что мы заключаем браки со своими, но ведь так поступают все. Мы лучше знаем друг друга, и наши женщины готовят так же, как готовили наши матери, и обычаи у нас одни и те же. Это же естественно. – Франтишек кладет мешок на весы и подбирает фарфоровые гири. – Моя жена, например, печет такой же хлеб, как моя мать, – ни одна женщина так не сумеет, если не родилась на Подолье, в еврейской семье. Ради этого хлеба я на ней и женился. Франк протянул нам руку, когда мы были в беде, так что теперь мы платим ему благодарностью. Это добродетель, а не грех.

Воловский копается в куче гирь, ему нужны самые мелкие, чтобы взвесить сухой хмель до последнего лота[222].

– Ты прав, – говорит перекупщик. – А я женился ради капусты с горошком. Моя ее так готовит – просто пальчики оближешь. Но еще говорят, что вы селитесь всегда по соседству с нами, где усадьба – там и вы, тут как тут, с шинком, с товарами, даже в оркестры сразу собираетесь…

– А что в этом плохого? – спокойно отвечает Воловский и вписывает цифры в нужную колонку. – Таковы законы торговли. Нужно найти место, где у тебя будут покупать. Ты же сам так делаешь, а мне что – нельзя?

Перекупщик подает ему следующий мешок, побольше, он едва умещается на весах.

– А дети? Говорят, что вы сыновей Франка за большие деньги выучили и называли их «баронятами», а их часто видели здесь, в Варшаве, на маскарадах, балах и в театрах на комедиях, они в богатых каретах разъезжали…

– А ты никогда не видал католиков, которые ходят на маскарады и балы? А кареты Потоцких ты видал?

– Ты себя, Воловский, со знатью не равняй.

– А я и не равняю. Среди нас тоже есть бедные и богатые. Одни ходят per pedes[223], у других богатые кареты. И что с того?

Воловский уже сыт по горло приставучим торговцем. Вроде бы рассматривает сухой хмель, вроде бы нюхает и растирает в пальцах, но одновременно глазами по двору шарит. А в голосе – такое ощущение – постоянно сдерживаемая злость. Франтишек Воловский-младший убирает весы и идет к выходу. Приставучий перекупщик неохотно следует за ним.

– А вот я еще подумал… Это правда, что вы устраиваете тайные встречи, при закрытых окнах, какими-то странными вещами занимаетесь? – задает он каверзный вопрос. – Так про вас говорят.

Франтишек начеку. Мгновение он взвешивает слова, словно подбирает нужные гири.

– Мы, неофиты, особенно заботимся о любви к ближнему. Разве это не главная заповедь любого христианина? – спрашивает он риторически. Перекупщик соглашается. – Да, это правда, мы собираемся и совещаемся, вот, например, вчера в моем доме: чем мы можем друг другу помочь, во что вложить деньги, зовем на свадьбы и крестины. Детей обсуждаем, их учебу. Мы держимся вместе, а это не только не плохо, но и может служить примером для других христиан.

– Бог в помощь, пан Воловский, – говорит наконец приставучий торговец, несколько разочарованный, и они садятся, чтобы рассчитаться за хмель.

Когда Франтишеку удается от него отделаться, он с облегчением вздыхает. Но тут же снова преисполняется бдительности, а это очень утомляет.

Атмосфера вокруг них в Варшаве не слишком доброжелательная. Кое-кто уехал в Вильну,