Шиталь не переставала себя ругать и не стала навещать сестру, хоть намедни горячо обещала ей это. Знай она раньше… да, тогда она не позволила бы Къятте уехать. Мысль о возможностях несостоявшегося союза не желала покидать голову, переливалась всеми оттенками. А теперь Шиталь нечего делать, только оберегать полукровку — он может подать сигнал, если Кайе вновь станет плохо… но сигнал этот мало что даст.

Обряды на крови знает Ийа, недавно чуть не расколовший Башню одним из них. Он может помочь… плату возьмет немалую, но сам ведь не захочет упустить такую возможность. Может, он и сейчас уже знает что-то, у него везде глаза и уши.

Но… нет. Раз Огонька он не посчитал нужным забрать от Шиталь, не так уж много и знает о связи Кайе с полукровкой. И давать ему это знание — лишиться хоть малого, но преимущества.

Эта мысль успокоила настолько, что Шиталь снова смогла сесть за вышивку. Ждать, это лучшее, что сейчас можно сделать. И не терять доверие мальчика…

**

Пещера головонога

Кайе почти ничего не ел и спал урывками, дергаясь от малейшего шороха. Лачи пару раз слышал, что брата зовет во сне, и отчаяние было в этом призыве. Верно, каждый миг ожидал приказа и не знал, каким он будет, и не направит ли Лачи удар на Юг.

Лицо осунулось, остались одни глаза; они вспыхивали порой совсем уж ненормальным блеском, но чаще были тусклыми, неживыми. Лачи, решив, что ему нужно оружие в здравом уме, всыпал полгорсти сонного порошка в воду, которую приносили пленнику. Но тот обладал чутьем энихи даже в обличье человека, и к воде не притронулся. После этого перекинулся в зверя и метался по комнате почти сутки, пытаясь вырваться, пока Лачи не пришел и не велел угомониться.

Именно велел, пользуясь властью печати.

Все было бы куда проще, пожелай северянин сломать его. Сейчас это было легко, даже странно, что Кайе еще держался. Что останавливало, и сам не мог понять — то ли подспудная симпатия, то ли жажда свести счеты по полной.

А юноша чем дальше, тем меньше был человеком — просто уходил в зверя, как если бы перестал сопротивляться, и тело само отторгало север. Лачи теперь не запрещал перекидываться, поскольку преображение выходило уже непроизвольно, и печать возвращала обратно, дополнительно подрывая силы.

С Лачи он больше не говорил, и не отвечал, если приказа не было. Про Огонька только один раз спросил, и больше не упоминал о нем — видно, понял, что никто не собирается сдерживать обещание.

— Когда ты думаешь отвезти его в Тейит? — прямо спросил Лешти на пятый день, порядком разозленный недомолвками.

— До сих пор не могу поверить, что мне удалось. Почти нет шансов ему порвать цепь… но вдруг? Я отвечаю за город. За Север.

Тайна Звездного круга была утеряна северянами — говорят, на Юге про подобный еще помнили. Но его дальний потомок помогал очищать разум: алмазы, белые топазы и горный хрусталь, прозрачные, близнецы звезд, они едва ли не сами раскатывались на обсидиановой плите, складываясь в созвездия. И, казалось, мерцают в свете расставленных вдалеке ламп.

Лайа предпочитала зелья, Лачи — камни, и достиг в этом вершин. Но последние недели все хуже удавалось сосредоточиться. И не только заботы были причиной — он слишком много находился и подле Кайе, с трудом защищаясь от все более темнеющего пламени, и подле головонога. Полгода пожить так, и вернешься стариком в Тейит…

Душа отчаянно запросила воли. Оставив Лешти за главного, Лачи оседлал грис и поехал к пещере, которую показывал Элати недавно. Надо же порадовать соглядатаев. Им не приходилось совсем уж скучать — Лачи давно отправил в пещеру похожего человека, но велел показываться изредка, в полумраке.

Пора и самому, наконец.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и пары часов, и как будто бы случайно на лесной тропе появился всадник в сопровождении двоих стражей. Главы Хрустальной ветви он не опасался, по сторонам не оглядывался — а ведь здесь, хоть лес казался рощицей по сравнению с чащами Юга, за стволами и в подлеске-кустарнике все-таки можно было укрыть целый отряд.

Иоки приветствовал Лачи уважительно и неприязненно одновременно. Он казался младшим братом Элати, хоть родство их было не столь уж близким; жилистый, с грубоватыми, довольно приятными чертами, с виду медлительный, а на самом деле отличный следопыт и боец. Всем бы хорош, но хвастун ужасный. И по-прежнему любит перевязывать волосы красной тесьмой с кисточками, отметил Лачи. Почему-то эта щегольская черта больше всего раздражала.

— Какая приятная встреча! — сказали оба одновременно.

Лачи знал, что Иоки обосновался на небольшой возвышенности, в лагере добытчиков красной водоросли из глубокого карстового колодца. Таких колодцев — по сути, пещер — здесь было несколько. За водоросли из их глубин бабка того полукровки глаз бы, наверное, отдала: они помогали лечить половину болезней. Но добывать их было весьма опасно — отвесные скользкие стены, и приходилось брать понемногу, чтобы не опустошить колодец.

А еще там водились вкуснейшие полосатые улитки, Лачи знал, что Иоки их любит, как и почти вся Серебряная ветвь — Соправители следили даже за поставками провизии друг для друга. Но не водоросли и не улитки были целью посланца Лайа; тут поселился, поскольку каменистая почва — не оставить следов, и растительность, позволяющая сквозь нее наблюдать и в ней прятаться.

— Как дела в Тейит? — спросил Лачи как можно невинней. Иоки хмыкнул, но приятную беседу поддержал. В конце концов, Лачи по-своему оказал Лайа и всей их Ветви услугу, исчезнув на столь долгий срок, когда после позора в Долине Сиван еще много времени не прошло.

Разговор особо не затянулся, разве что подхлестнул Лачи побыстрей возвращаться.

— Пока ты бродишь среди мертвого золота, наша Ветвь ширится и крепнет, — напоследок похвастался Иоки. — У моей сестры родился сын! А наш с Улой союз по словам предсказателя подарит миру дочь, превосходящую Силой Лайа!

— Что ж, поздравляю, — промолвил Лачи. Изобразил улыбку, сложил пальцы в знаке прощания и уважения.

И направился к полной золота пещере, чтобы выйти через тайный ход и вернуться к пленнику своему.

Прогулка верхом после долгого сидения под властью камня утомила, и Лачи задремал, едва смерклось, стоило вернуться в избранную для себя комнатку. Его разбудил чрезвычайно расстроенный Лешти.

— Я говорил, что это добром не кончится! Иоки тебя выследил! По настоящему!

— Он знает