– Прикажи ей сбрить их! – раздался совет из толпы.

– Ни за что! – гневно вскричал Соломон. – Даже если она отрежет себе ногу, волосы будут расти еще быстрее.

Соломон еще долго пытал мудрецов. Он даже призывал на подмогу джиннов, но ни те ни другие не смогли дать ему дельный совет. Наконец, доведенный до отчаяния, царь решил обратиться за помощью к дьяволам. Те посоветовали ему выстроить для царицы вышеупомянутую баню, а также научили, как делать депиляцию, после которой ее руки и ноги становились белыми, нежными и приятными на ощупь, словно вылитые из чистого серебра. «С тех самых пор, – пишет один известный арабский ученый и правдивый историк[109], – люди стали ходить в баню и научились искусству депиляции, а баня, о которой шла речь, – та самая, что расположена у ворот Баб аль-Асбат, неподалеку от Мадрассет ас-Салания[110], первая баня, которая когда-либо была построена».

В первой четверти XVIII века до известного ученого раввина, писателя Колонимоса, дошли слухи, что в Иерусалиме есть небольшая еврейская община, которую подвергают сильным притеснениям.

В одну из суббот, когда раввин молился у Стены Плача в Иерусалиме, к нему, задыхаясь от бега и ужаса, подбежал шамаш – псаломщик из синагоги, чтобы сообщить, что весь город охвачен паникой и что мусульмане грозятся уничтожить евреев, потому что в еврейском квартале был найден убитым мусульманский мальчик. Не успел он договорить, как подоспела группа мусульман, которые набросились на раввина и, избивая, потащили его во дворец султана. При виде его паша указал жестом на тело убитого мальчика, которое уже успели доставить туда же, и пригрозил, что, если он не найдет настоящего убийцу, всех евреев ждет жестокая расправа.

На это раввин ответил, что сможет определить убийцу, но для этого ему нужна ручка, бумага и чаша с водой. Получив требуемое, раввин начертил на бумаге тетраграмматон – непроизносимое имя Всевышнего – и несколько фраз из Писания и каббалистических книг. Затем он прополоскал бумагу в воде, сопровождая свои действия магическими заклинаниями, и покрыл намокшим листком губы и лоб умершего, после чего убитый мальчик привстал, некоторое время сидя смотрел немигающим взглядом на раввина, потом неожиданно вскочил на ноги, схватил одного из присутствующих за горло и закричал: «Этот человек, и никто иной, пролил мою кровь». Затем он снова упал на пол и превратился в безжизненный труп. Выявленный таким способом убийца, который оказался мусульманином, признал свою вину и понес заслуженное наказание.

Раввина немедленно отпустили, однако тот, помня о том, что своими магическими действиями и письменами не только осквернил субботу, но и совершил страшный грех, пусть и ради спасения своих собратьев, до конца своих дней наложил на себя епитимью. Но и этого ему показалось недостаточно. Уже находясь на смертном одре, он распорядился, чтобы после смерти друзья не хоронили его с почестями, а принесли его тело на крутой склон холма, с которого открывается вид на Кедрон, того, что расположен прямо напротив могилы пророка Захарии, и сбросили оттуда вниз, подобно тому как оттуда сбрасывают тела мертвых лошадей и ослов. Где оно остановится, там пусть его и погребут, однако не возводят на этом месте памятника, и пусть еще на протяжении ста лет каждый иудей, проходящий мимо, сочтет своим долгом бросить на его могилу камень, как это делают с могилами преступников*.

Воля Колонимоса была исполнена во всем, что касалось действий до погребения, однако после него друзья раввина не смогли оставить это место без памятника и положили сверху огромный камень. Однако, придя на следующее утро, они обнаружили, что камень треснул, и так происходило каждый раз, когда на могилу помещали новый камень. Тогда друзья поняли, что Колонимос не подчинится. Так и повелось, как того желал упорный раввин, что каждый иудей, проходивший мимо, бросал на его могилу камень и читал над ней молитву**.

Несколько лет назад одному моему знакомому случилось гостить в доме у одного влиятельного раввина в Иерусалиме, когда к тому пришел за помощью и советом мусульманин, славившийся хорошей репутацией. Он рассказал, что около часа назад к нему на работу, когда он был там один, зашел на несколько минут еврей, чье имя он назвал. Некоторое время спустя он обнаружил, что пропало ценное кольцо, до прихода еврея лежавшее перед ним на столе. Задав мусульманину несколько каверзных вопросов, раввин понял, что тот говорит правду, и приказал ему подождать, пока он позовет подлеца. Вскоре явился упомянутый еврей, который понятия не имел, зачем его звали. Не успел он и рта раскрыть, чтобы произнести слова приветствия, как раввин обратился к нему на иврите голосом, выражавшим страстную мольбу: «Умоляю тебя, ради всего святого, скажи, что ты ничего не знаешь о краже кольца, в которой тебя обвиняет этот язычник!» – «Это именно то, – пролепетал негодяй, совершенно сбитый с толку, – что я и собирался сделать». – «Очень хорошо, – строго сказал раввин, – раз ты фактически признался в присутствии всех этих свидетелей, что кольцо у тебя, немедленно отдай его законному владельцу и благодари небо за то, что я не предприму ничего, чтобы тебя наказать». Вор тут же вернул кольцо и был отпущен.

Во время египетской оккупации Палестины между 1831 и 1840 годами, Ибрагиму-паше, правителю страны, случилось быть в Яффе, где к нему пришел один ювелир, чтобы пожаловаться, что среди ночи к нему в лавку проникли взломщики, и грубым тоном потребовал справедливости.

– Пока мы были под покровительством султана, – сказал он, – у меня не пропало ни грамма золота. Зато теперь, когда властвуете вы, египтяне, так много рассуждающие о порядочном правительстве, я в первый же месяц лишаюсь половины своего состояния. Позор теперь и горе мне; думаю, чтобы сохранить свою честь, ты сам должен заплатить мне компенсацию.

– Что ж, я возьму на себя такую ответственность, – согласился Ибрагим, которого немало потешили слова ювелира, и послал глашатая, чтобы пригласил всех любителей посмотреть что-нибудь необычное собраться в назначенный час следующего дня у лавки ювелира.

В условленное время в указанном месте столпилось столько народу, что яблоку негде было упасть. Вскоре явился Ибрагим в сопровождении стражников и народного палача. Сначала он обратился к народу с речью о такой благодетели, как доверие, говоря, что египетское правительство всеми силами пытается блюсти закон и немилосердно карать малейшее беззаконие, пусть даже совершенное бесчувственным или неодушевленным объектом. Затем, обернувшись к двери лавки ювелира, торжественно произнес: «Даже эта дверь должна быть наказана за то, что не сумела исполнить свою обязанность, которая состоит в том, чтобы защищать эту лавку от воров. Если только она не скажет мне, кто тот человек, что проник в эту лавку позапрошлой ночью и унес ее содержимое». Не получив от двери никакого ответа, паша приказал палачу отсыпать ей сто ударов с помощью курбая.[111]