снова будет отменено высшим командованием. Даже офицеры-представители Генштаба с пониманием отнеслись к желанию генерала. Суэтака решил "действовать по собственной инициативе".

Фальшивость заявлений Суэтаки, что это абсолютно новая ситуация, демонстрирует решение полковника Сато (которое одобрил Суэтака): "чтобы изгнать противника с высот к юго-западу от Шачаофэна, следует также выбить его и с Чжангуфэна". Для атаки на Шачаофэн была назначена лишь одна пехотная рота, главные силы 75-го полка готовились атаковать Чжангуфэн.

Из документов штаба дивизии, процитированных выше, становится ясно, что основным мотивом Суэтаки было "преподать русским урок" и поддержать честь и престиж Японской Императорской Армии. Это весьма отличалось от концепции тщательно рассчитанной "разведки боем", которую предлагал полковник Инада. Инада хорошо знал о намерениях Суэтаки и до определенной степени сочувствовал им. Но он рассчитывал на железную самодисциплину Суэтаки и его способность удержать ситуацию под контролем, когда начнется настоящий бой. Позже Инада писал, что решение Суэтаки было принято "в полном соответствии" с пожеланиями Генштаба: Суэтака "по собственной инициативе" приказал атаковать русских, на что Генштаб не мог дать ему разрешение вследствие запрета императора.

Таким образом, генерал Суэтака сосредоточил 12 000 солдат под своим командованием для "разведки боем", спланированной полковником Инадой. Цена этой операции, заплаченная на склонах высоты Чжангуфэн, будет выше, чем предполагал кто-либо из офицеров, а ее результаты - неоднозначны и противоречивы.

 

Бой

Эта операция должна была стать первой настоящей "пробой сил" между Японской Императорской Армией и новой Красной Армией. Полковник Сато отобрал для ночной атаки свои лучшие батальоны. По предложению Инады атака должна была начаться в самые темные часы, с целью достигнуть максимальной тактической внезапности и свести к минимуму эффективность советских танков и артиллерии. В атаке должны были принять участие около 1600 солдат, полагаясь на незаметность и яростный ближний бой, как предписывала японская доктрина пехотного боя. Ударная группа начала сосредотачиваться у реки Тюмень-Ула в 2:15 ночи 31 июля. Видимость в это время сокращалась до 10-15 ярдов.

Советские солдаты на высоте не смогли обнаружить японский 75-й полк, переправлявшийся через реку, и первая атакующая волна японской пехоты полностью застала их врасплох. Советские командиры запросили поддержку артиллерии, и пока на высоте бушевал ожесточенный ближний бой, артиллеристы Красной Армии открыли огонь осколочными и осветительными снарядами. Но японцы уже ворвались на советские позиции, и исход атаки решался боем пехоты, часто штыковым, в котором японцы имели преимущество внезапности и численного превосходства. В 5:15 утра солдаты полковника Сато захватили вершину Чжангуфэна, а к 6:00 последние советские защитники были выбиты с высоты. Советский сержант, принимавший участие в этом бою, докладывал, что почти все советские солдаты, оборонявшие высоту, были убиты или ранены, а те, кто умел плавать, бросались в холодные воды озера Хасан, чтобы спастись. Когда солнце поднялось выше над полем боя, его лучи осветили Хиномару - японское знамя с восходящим солнцем, триумфально поднятое на вершине Чжангуфэна.

По современным стандартам это был небольшой бой, но ожесточенный и довольно долгий. Защитники сражались упорно, судя по цифрам японских потерь: 45 убитых и 133 раненых из 1600 человек. Советские источники признают 13 убитых и 55 раненых со своей стороны, плюс потеряны один танк и одна полевая пушка. Эти цифры почти наверняка занижены.

Через несколько минут после захвата вершины Чжангуфэна, генерал Суэтака сообщил об этом в штаб Корейской Армии. Тогда (и позже) Суэтака оправдывал свои действия, характеризуя их как контратаку против наступательных действий советских войск у Шачаофэна. Эта (намеренно вводящая в заблуждение) информация вместе с сообщением о результатах атаки была быстро передана в Генштаб в Токио.

Тот факт, что генерал Суэтака и полковник Сато вполне осознавали, что нарушили если не букву, то, по крайней мере, дух императорского приказа, показывает эта запись в журнале боевых действий 75-го полка: "Это было довольно пугающе, потому что мы слышали, что в соответствии с волей императора было решено не использовать силу у Чжангуфэна". Несколько позже, когда обстоятельства ночного боя уже были известны более точно, появилась исправленная версия оправдания атаки. Согласно этой версии, хотя советская сторона и не атаковала 30 и 31 июля, "полковник Сато полагал, что противник планирует атаку... и поэтому решил нанести превентивный удар".

Новости о ночной атаке у Чжангуфэна вызвали в Токио неоднозначную реакцию. Чины верховного командования армии понимали, что действия Суэтаки соответствовали их намерениям и позволили преодолеть безвыходное, по их мнению, положение. Но была проблема с императорским запретом на использование силы у Чжангуфэна. Полковник Инада чувствовал ответственность за то, что подталкивал Суэтаку нарушить приказ императора, и хотел высказаться в оправдание генерала при дворе. Но офицеры в чине полковника редко удостаивались императорской аудиенции, и докладывать императору должен был генерал Тада, заместитель начальника Генштаба. Тада тоже был сторонником использования силы у Чжангуфэна, и отправился на доклад императору с мрачным предчувствием.

В тот же день 31 июля после полудня на императорской вилле в Хаяме генерал Тада взволнованно объяснил императору, что произошло. Тада очень старался представить дело так, что действия 19-й дивизии вполне соответствовали "политике нерасширения конфликта", и японские солдаты не нарушали границы СССР, преследуя отступающего противника. На основании этого (тоже вводящего в заблуждение) доклада, император выразил удовлетворение тем,что солдаты хорошо действовали в трудных условиях и не нарушили границу Советского Союза. Решив, что сделанного уже все равно не исправить, император одобрил ночную атаку. Тада с огромным облегчением ушел с императорской виллы и вернулся в Токио " с сияющим лицом". Важность, которую в Японии придавали мнению императора, была такова, что, по словам полковника Сайто, начальника штаба 19-й дивизии, когда генерал Суэтака узнал новости об одобрении императором его действий, "в глазах генерала заблестели слезы, и он быстро ушел в свой кабинет. Я тоже не мог сдержать слез и заплакал, несмотря на присутствие других офицеров".

Таким образом, к огромному облегчению офицеров Генштаба, штаба Корейской Армии и 19-й дивизии, выговора от императора не последовало. Но возмездие за ночную атаку было еще впереди.

Позже в тот же день Суэтака запросил разрешения передислоцировать главные силы 19-й дивизии на высоты у Чжангуфэна на случай советской контратаки. Генерал Накамура разрешения не дал, так как считал границу "исправленной" и инцидент исчерпанным. Однако советское командование имело другое мнение.

В тот же самый богатый событиями день 31 июля в Хабаровске генерал Григорий Штерн был назначен командиром 39-го корпуса ОКДВА. Этот корпус включал 32-ю, 39-ю и 40-ю стрелковые дивизии, и 2-ю механизированную бригаду. На следующий день Блюхер получил приказ от маршала Ворошилова: