Максим рассчитывал проникнуть в лагерь и устроить здесь переполох. Первым делом – перерезать трос, на котором держался почти издохший кайман. Если повезёт, зверь, от боли и отчаяния потеряв ориентацию, ломанётся в лагерь вместо того, чтобы нырнуть в реку. Следом Максим планировал поджечь палатку с провизией. Пожар взбаламутит экспедицию. Добраться до палатки Скоробогатова, к сожалению, было невозможно. Рядом с ней спали и кандоши, и агуаруна. Нечего и думать о том, чтобы пройти мимо индейцев незамеченным. В последнюю очередь Максим хотел расстрелять несколько патронов из ружья – пусть в лагере думают, что на них напали. Хорошо, если паника заставит людей Скоробогатова в отсветах пожара и тенях ночной сельвы ловить подозрительные силуэты и наугад стрелять в них в ответ. Под шум сбежать будет проще. Исчезновение трёх пленников заметят не сразу, да и первое время едва ли захотят их преследовать, не зная, живы они или захвачены нападавшими.

Весёлый план. Чем плохо? Тем, что кайман бесшумно уползёт восвояси, огонь под дождём не разгорится, а ружьё выдаст точное положение Максима – вместо того чтобы вызвать панику, навлечёт на него град прицельных выстрелов.

В лагере, по словам Екатерины Васильевны, её сын должен был сориентироваться без затруднений – она передала ему нарисованную Аней карту: предусмотрительно захватила её с собой на встречу. Поведение Екатерины Васильевны вообще удивило Диму. Оказалось, что с первых дней экспедиции она оставляла на тропе записки. Прятала их в дупло или кострище. Екатерина Васильевна не верила, что Максим улетел домой, в Клушино, после угрозы поквитаться с ней за его непослушание.

– Вылитый отец. Упрямый. Если бы могла, я бы в каждой записке умоляла его вернуться, не рисковать. Но какой смысл? Он бы всё равно не послушал.

Смирившись с предполагаемой настырностью сына, Екатерина Васильевна решила ему помочь. Знала, рано или поздно Максим сунется в лагерь, попытается вызволить пленников. В каждой из записок первой строкой записывала: «Помню разбитый горшок», намекая на горшок с фиалкой. Максим в детстве разбил его в гостях у иркутских бабушки с дедушкой. Горшок упал ему на голову – свалился с трюмо и оставил шишку. Максим, растерявшись, наступил голой ногой на керамические осколки; пришлось везти его в травмпункт и накладывать швы. Обычная детская история, которую в их семье часто вспоминали, как и слова бабушки, утешавшей Максима: «Пусть это будет самое большое несчастье в твоей жизни». Отсылка к горшку доказывала, что записки прячет именно Екатерина Васильевна и делает это добровольно. Следом она указывала, в какое время ночью и в каком направлении пойдёт в туалет, на каком расстоянии от нового лагеря остановится и будет ждать Максима. И какой подаст сигнал, если нет слежки и можно открыто встретиться: двойной свист, хлопок в ладоши, кашель, зевок или что-то ещё. На случай, если очередная стоянка затянется, Екатерина Васильевна расписывала график на пять дней вперёд.

Невероятно! И ведь не боялась живности, рисковала отходить от лагеря на десять и пятнадцать метров. Никаких оснований предполагать, что Максим идёт по следу, что он дотошно обыскивает их старые стоянки, у Екатерины Васильевны не было, однако полтора месяца она каждый день ждала, что сын выйдет к ней из ночных джунглей. И он действительно вышел.

– А если бы вас остановили и спросили, почему вы отошли в лес, когда есть нормальные ямы туалета?

– Сказала бы, что брезгую. Или, наоборот, стесняюсь, потому что у меня понос. Придумала бы что-нибудь.

– А если бы записку перехватили?

– Она зашифрована. По «Изиде».

Напротив входа в Анину палатку располагалась пустовавшая ночью полевая кухня. Сзади – росчисть и ничем не отгороженная стена леса. Справа – хозяйственная палатка, частично прикрывавшая беглецов от тента метисов. Эти три стороны казались безопасными, однако в четырёх метрах слева спали люди Скоробогатова, среди которых в гамаках лежали Артуро, Рауль, Сальников и Баникантха. Там же спал Покачалов. Егоров и Шахбан, как обычно, ночевали в палатке Аркадия Ивановича.

Оставив Аню и Екатерину Васильевну прятаться между женской и хозяйственной палатками и заодно сбросив им свой рюкзак, Дима направился прямиком к Артуро. Коснулся его плеча. Артуро едва не вывернулся из гамака, принялся стягивать с лица марлю, защищавшую его от москитов. На шум отреагировали Рауль и Сальников – тоже проснулись. Только Покачалов и Баникантха продолжали лежать неподвижно. Значит, вовсе не спали. Значит, проклятый индиец непременно заметил бы беглецов. Что уж говорить, отличный план получился у Максима.

– Ты чего? – Артуро включил фонарик.

Спросонья никак не мог надеть очки. Был явно недоволен.

Без сестры Дима вынужденно говорил по-английски. Хватило нескольких секунд, чтобы племянник Дельгадо успокоился и сосредоточился на его словах. Дима заявил, что решил загадку четырёх истуканов. Шустов-старший облегчил путь Максима, заранее указав ему, какой истукан должен привлечь его внимание. Дима говорил правду. Четыре Инти-Виракочи-Ямараджи стояли одинаковые, но у первого выделялись глаза, у второго – рот, у третьего – рассечённая грудь, у четвёртого – ноги. Дима не знал, какой смысл в эти отличия вкладывали солярии. Не знал, почему вдруг перуанское божество обменялось головами с индийским правителем Ямой. Возможно, среди первых скульпторов и художников возрождённого Эдема был выходец из Британской Индии, предложивший таким образом подчеркнуть свободу религий и воззрений в Городе Солнца. Важно, что основными вехами на пути, отмеченном Сергеем Владимировичем, оказались «глаза смерти» рогатого Ямараджи, «стопа бога» Будды-Вишну и «голос крови», на котором заговорила статуэтка Инти-Виракочи. Все три вехи соответствовали трём из четырёх базальтовых истуканов, и это не было простым совпадением.

– Глаза, стопа, голос… – прошептал озадаченный Артуро.

– Верно, – кивнул Дима. – Здесь сходится всё, о чём писал Серхио. Разрозненные тропинки привели к одному конкретному ука-зателю.

– Сердце мглы! – Артуро выскочил из гамака.

Люди Скоробогатова и раньше подозревали, что истукан с рассечённой грудью указывает верное направление. По словам Покачалова, Аркадий Иванович упоминал о повторявшемся в дневнике Затрапезного словосочетании «сердце мглы». Теперь, после Диминой догадки, Скоробогатов избавится от последних сомнений – исключит трёх истуканов как пройденные вехи, но далеко не продвинется. Инти-Виракоча-Ямараджа с рассечённой грудью указывал на запад, в сторону встававшего вдали зелёного горного хребта, в сторону венчавших его семи покатых, разделённых широкими седловинами вершин, – лишь в целом обозначал направление, не был прямой наводкой.