К императрице Елисавете постоянно поступали устные и письменные жалобы на Румянцева. Однажды она его спросила, играя веером:

— Дорогой полковник, неужто всё, что пишут мне в жалобах на вас, — верно! Вы же еще так молоды!

— Все там неверно, государыня! — ответил Румянцев. — Потому что во сто крат преуменьшено!

— Шалун! — сказала Елисавета, с удовольствием оглядывая фигуру полковника, его дышащее здоровьем приятное лицо. — Смотри, не перебарщивай! Возьми эти жалобы себе, чтобы ты знал, кого тебе надо теперь опасаться.

— Хорошо! Я выучу наизусть их имена!

Он действительно прочитал все жалобы, запомнил всех ревнивых мужей, переписал адреса их домов.

Лето в северной столице выдалось жаркое. Румянцев выводил свои батальоны к Неве для омовения и стирки. Солдаты мылись и купались, стирали белье. Затем белье увозили на телегах для развешивания и просушки.

По команде Румянцева батальоны выстраивались около Невы в чем мать родила. Перед каждым батальоном — голый батальонный командир. Впереди всего полка шагали и выбивали дробь шесть голых барабанщиков. Перед всей этой процессией шагал полковник Петр Александрович Румянцев. Причем мужское его естество находилось в положении полной готовности.

Возле домов, где жили мужья-жалобщики, полк выстраивался в несколько шеренг и по команде полковника делал непристойные движения своими мужскими премудростями. Вместе со всеми проделывал эти движения и только что произведенный в поручики Томас Девильнев. Вообще-то он характер имел скромный. Но не зря говорят, что на миру и смерть красна. В такой большой компании ему было совсем не стыдно стоять голым.

Таким грандиозным образом, среди прочих несчастных мужей, было оскорблено и несколько важных сановников. И они, конечно, высказали свое возмущение императрице. Отец буйного полковника, Александр Иванович Румянцев, только что возвратился из Швеции, где заключил выгодный для России мир. Императрица Елисавета устроила по этому поводу торжественный обед. Во время обеда по одну руку от нее сидел граф Разумовский, а по другую — Румянцев, которому она только что пожаловала графский титул.

Елисавете было весело. Возле широкого и длинного пиршественного стола не было прислуги. Но каждый обедавший мог написать на грифельной доске названия блюд и напитков, которые ему надобны. И блюда и вина эти из особых отверстий сами собой немедленно появлялись возле обедающего.

В этой затее сказалась, видимо, душа Петра Великого, продолжавшая жить теперь в его дочери. Петр Великий любил все необычное, новое, разные приспособления и усовершенствования. Теперь Елисавета весело поглядывала на Александра Ивановича, который подобное чародейство видел впервые.

— Я чаю, ничего подобного при шведском дворе нет? — спросила она Румянцева.

— Ничего подобного нет, государыня матушка, ни при шведском дворе, ни при гишпанском, ни при французском. Это только в твоей империи могут быть всякие чудеса. — Румянцев воспользовался случаем, чтобы польстить. А она с лукавой усмешкой сказала своему незаконному, тайному братцу:

— Ты прав. Только в моей империи могут быть такие удивительные полковники, каков есть твой Петька! Ведь что творит? Целый полк нагишом перед окнами знатнейших людей потрясает своими детородными органами! И сам твой Петька — впереди всех! И кто видел, говорили, что эта штука у него преогромнейших размеров! Весь полк и сам полковник своими мужскими приборами среди белого дня посреди столицы потрясают! Где и когда, в какой империи это было? Распустил ты своего Петюшку!

— Матушка государыня! — воскликнул Александр Иванович. — Сама знаешь, по делам служебным полжизни по разным городам и весям мотаюсь, по заграницам езжу. Без моего призора возрастал, разве ж я виноват? Но ты, матушка, не сердись, я его, обормота, запорю до смерти! Вот, как бог свят, запорю! Сегодня же!

Елисавета милостиво сказала:

— Ну уж так и до смерти! Чай жалко будет такого фантома! Но поучить по-отцовски не помешает. Он же всех моих фрейлин в список своих амурных побед вставил. Куда годится? Экий, прости господи, жеребец неуемный!

— Сегодня же выпорю негодника!

Вечером того дня Девильнев был приглашен к Петру Александровичу Румянцеву. Они договорились о том, что Томас будет давать своему полковнику уроки французского языка.

Петр Александрович встретил его с бокалом в руке:

— Пей, поручик! Учить и учиться удобнее будучи немного выпивши. По себе знаю. У нас на парадах и приемах по-французски говорят почти все, я и сам этот язык разумею. Но императрица требует, чтобы говорили чисто! И часто от сего карьера зависит. Так что я буду говорить, а ты поправляй произношение.

Петр Александрович начал говорить по-французски, но произносил большей частью матерщинные слова. Он пояснил Томасу, что хочет уметь ругаться по-французски лучше всех других россиян. И бедный Томас вынужден был учить его самой похабной ругани.

В разгар этих занятий в комнату быстро вошел граф Александр Иванович Румянцев с десятком дюжих телохранителей и лакеев, державших в руках пучки розог.

— Валите негодяя на диван! — скомандовал граф Александр Иванович. — Пороть его, пока не обделается!

— За что, родитель? — басом вопросил Петр Александрович.

— За то, что своим непотребным буйством матушку государыню в скорбь ввел! За то, что грешный член у тебя чересчур длинный!

— Ну это я восприму как зависть!

— А вот как спустят шкуру с задницы, так тогда как хошь воспринимай!

— Батяня! Меня пороть нельзя! Я полковник! Я в мундире Российской империи! — завопил Петр Александрович.

— А мы пороть будем не мундир, а того, кто прикрылся сим мундиром. Сдирай с него одежу!

Девильнев хотел потихоньку уйти из комнаты, но Александр Иванович его остановил:

— Стой, поручик! Учись тому, что чины от порки не защитят!

Первые розги с оттягом прошлись по голому заду полковника.

Петр Александрович понял, что уговоры на отца не действуют, и теперь можно применить силу. Но надо это сделать так, чтобы казалось, что ему удалось вырваться только случайно.

— Держите меня крепче, держите, не то убегу!

С этими словами он поднялся на диване во весь рост и крутанулся, разбрасывая вцепившихся в него дюжих лакеев. Спрыгнув с дивана, он вышиб ногой оконную раму и выпрыгнул в сад:

— Держите меня, держите, не то убегу! — вопил он, летя быстрее ветра по аллеям парка. Никто не смог его догнать, да лакеи не сильно-то и старались. Догонишь, да получишь такую плюху, что не встанешь, сила у мужика медвежья.

Петр Александрович укрылся в казарме. Всю ночь он там пил со своими офицерами. Пел песни и плясал. Политические события предрекали скорые походы и баталии. Война всё спишет!

Сколько он пробыл в беспамятстве, Томас не помнил. Очнулся в Ибряшкине, в мезонине, весь обложенный подушками. Мир долгое время был как бы закрыт темной шторой. Её теперь открыли, но от кровати не отвязали. Он был к ней привязан не веревками, а болью. Пахло карболкой, целебными травами, отварами и настоями.