– Ты такая же сумасшедшая, как и он! – крикнул он ей вслед. Она даже не обернулась, только вновь рассмеялась, и ушла, улетела из его жизни – казалось, навсегда…

…чтобы вновь появиться здесь – на краю бездны, созданной ее возлюбленным вопреки желанию ее бывшего любовника.

– Света… – прошептал он. – Но… как?

– Павлуша, Павлуша… – улыбалась она, – и зачем ты все время прешь против рожна? Ты сам мог бы быть элькибаль белети – а кто ты сейчас?

– Ты вернулась… – Кулешов шагнул к Свете, но та отстранилась, и чуть слышно рассмеялась:

– Вернулась? Ну, нет. Ты еще не понял, Павлуша? Твое время закончилось. Бездна открылась для тебя!

– И что? – у Павла Петровича кружилась голова. – Это не важно. Света, если бы ты знала…

– Как ты скучал по мне все эти годы? – ответила она. – Как проклинал тот день, когда отпустил меня – как будто ты мог меня удержать! Я знаю! Или что? Что ты поехал в эту экспедицию только потому, что надеялся найти здесь мою могилку?

Павел Петрович рассеяно кивнул. «Откуда она знает? – подумал он. – Откуда она может это знать? Может, она только кажется мне? Может, я схожу с ума?»

– Думаешь, я галлюцинация? – рассмеялась Света. – Тогда попробуй обнять меня! Ты ведь обнимал меня раньше, Павлуша, правда? Почему бы тебе…

Кулешов решительно шагнул к женщине и неловко сграбастал в свои медвежьи объятия. Тело Светы под снежно-белым плащом было невероятно горячим, и…

Оно странно двигалось, словно было не человеческим телом, а клубком змей! Павел Петрович почувствовал тошнотворную смесь страха и отвращения, и, вероятно, это как-то отразилось на его лице…

– Видишь, Павлуша, – рассмеялась Света. – Я жива. И более того – я не просто жива. Это новая жизнь, вечная жизнь, которую дарует нам предвечное пламя. Смотри!

И она чуть оттолкнув Павла Петровича, со смехом распахнула плащ.

Крик застрял в горле Кулешова. Его лицо потемнело, налилось кровью, зрачки расширились так, что серой радужки не осталось даже по краям, лицо перекосило, челюсть дрожала в немом крике, а в голове билась одна-единственная мысль:

– ЧТО ЭТО?

Что бы это ни было, человеком оно не было. От Светы оставалась только голова, остальное тело, хоть и напоминало по контурам человеческое – две руки, две ноги, грудь… но было словно соткано из каких-то странных, свивающихся нитей, напоминающих крысиные хвосты, каждый из которых был снабжен маленькой пастью на конце.

Павел Петрович сделал еще один шаг назад – и не почувствовал опоры под ногой. Он попытался сохранить равновесие, нелепо махая руками, но чудовище шагнуло вперед – и Кулешов, невольно отпрянув, сорвался с края бездны. Под тихий разливистый смех академик полетел вниз, и последнее, что он понял, это то, что падение будет долгим…

* * *

– Нашла! – Даша с феном в руках вошла в душевую, но за короткое мгновение, пока дверь открывалась, черная тень за спиной у Иры стала прозрачной и, как туман, втянулась в слив душевого поддона.

– Что нашла? – спросила Ира, смывая остатки пены.

– Все нашла, – сообщила Даша, успевшая накинуть халат и замотать волосы махровым полотенцем с узором из языков пламени. – И фен нашла, и полотенце с халатом.

– Странная ты, – заметила Ира. – Они ж у тебя в рюкзаке были.

– Ну да, – кивнула Даша. – Но там столько вещей… ну, как?

– Что «как»? – не поняла Ира. – Все нормально. А волосы как хорошо промылись, даже с учетом того, что вода не такая теплая, как я люблю.

– А бензином не пахло? – спросила Даша. Ира отрицательно покачала головой:

– Не-а. Говорю тебе, подруга, это все от переутомления.

– Ну… наверно, – согласилась Даша. – Надо будет к психологу записаться, как в Москву вернемся.

– Да не переживай ты, – сказала Ира, выбираясь из душа и снимая с полки первое из трех своих полотенец. – Такое со всеми бывает… наверно. Хотя, конечно, напугала ты меня порядочно… два раза.

Даша опустила глаза:

– Только… можешь никому об этом не говорить?

– Ну, прям, щас побегу всем рассказывать об этом направо и налево, – фыркнула Ира. – нет уж, я не из болтушек. Не волнуйся, я – могила. А что так?

– Понимаешь, – ответила Даша, не поднимая глаз, – конечно, меня все это тоже напугало, но… я не хочу, чтобы Макс… он, если узнает, не пустит меня… вниз. Он обо мне беспокоится, иногда даже через чур.

– Не заметила, – машинально сказала Ира. – По-моему, он как-то через чур мало тебе внимания уделяет.

– Со стороны это не заметно, – согласилась Даша, – и да, он очень увлечен этой экспедицией…

– Все мы увлечены, – пожала плечами Ира. – Подумать только – заброшенная буровая, на которой черт знает, что произошло, и чем дальше – тем интереснее. Камень этот… я ведь видела сейды раньше. Кстати, один… исследователь говорит, что от сейдов произошло кельтское слово «сид» – так называются полые холмы, где живут фейри.

Есть сиды маленькие, как табурет; есть большие, как будто их строили гиганты. Но этот… он же просто огромный! И он явно рукотворный. Ну, не может такое природа создать. Я найду доказательства! Вы все смеетесь надо мной, думаете, я живу в мире фантазий. Может, и так. Но это такой интересный мир! А уж когда что-то проникает из него в наш…

– Главное, чтобы что-то плохое не проникло, – улыбнулась Даша. – Ладно, давай одеваться, тайны прошлого – это шикарно, но поесть все-таки не мешает…

Выходя из душевой, Даша принюхалась: – ей показалось, что вновь запахло бензином. Но она тут же отмахнулась от этого чувства – хватит! Ира права – это не более, чем галлюцинации от усталости. И кстати, Ирочка, при ближнем рассмотрении, оказалась не такой уж «не от мира сего». А увлеченность… так у кого ее нет? Положа руку на сердце, сама Даша тоже была бы не против найти… что-то. Что-то такое, что развеяло бы странную, давящую тоску, порой охватывавшую ее, когда она была в одиночестве.

Может, Ира просто более последовательная? Или даже более смелая, чем она сама? У каждого из нас в ушедшем детстве остался выдуманный мир, в котором живет наша фантазия, но, взрослея, мы задвигнули этот мир на дальнюю полку, и лишь иногда достаем его оттуда, стряхивая с него пыль, как со старого семейного альбома.

А Ира не стала отказываться от этого мира. Продолжила жить в нем. Фрик? Но, по-хорошему, все великие люди – ученые, писатели, музыканты, поэты – были фриками, разве нет? Зато они дали миру то, ради чего в нем стоит жить – науку и культуру, ядерные реакторы и прекрасные симфонии…