митрополиту внука крестить. «А Дионисий купель с холодной водой держал». «Вот и поговори крично, — досадовал Романов, — облобанят, да и баста». Кой с кем Романов поссорился. А как-то, набравшись дома медовухи и водки, ударился Фёдор в крайность, один задумал плевицы ставить, козни чинить, отправился ведунов да баальниц искать, дабы помогли ему в кознях.

Вольно жилось в Фёдорово время на Руси всяким баальницам, ведунам, колдунам, вещим жёнкам да чародеям. В доброе время царя Фёдора их не жгли на кострах, не отрубали на плахе головы, потому как во времена Грозного устали от крови, от публичных казней. И церковь была к ним терпима. Мудрый Иов призывал своих священнослужителей не преследовать ведунов и чародеев, а привлекать их на свою сторону, если их ведовство не идёт во вред людям. Он говорил, что и среди ведунов живут две силы: одна от Всевышнего, другая — от Сатаны. «Добро и зло сопровождают человека от Сотворения мира», — утверждал князь веры Иов.

С ведунами, колдунами и ведьмами боролись лишь где-то по глухим областям. Да и то только ретивые воеводы чинили суд и расправу над «нечистой силой», как и в жестокую пору Грозного.

Фёдор Романов запомнил много рассказов отца, как при Грозном карали тех, кто занимался колдовством-чародейством. Да и тех, кто пользовался их услугами. Придёт отец в спальню десятилетнего Федюни, сядет у постели — и потекла его тихая речь, навевающая жуть и любопытство. А в лето 1547-го от Рождества Христова Москву постигла страшная кара. Великий пожар испепелил все здания, все дома-палаты, все избы. Не уцелели ни сады, ни огороды. Да погибли в пламени стихии тысячи животов. И приписала народная молва сие бедствие чародейству. И обвинил народ в нём князей Глинских, родственников семнадцатилетнего царя Ивана Васильевича. Царь баловал их вниманием, прощал грабежи и насильство. А простой люд Москвы их возненавидел. И решили люди московские просить царского духовника Благовещенского собора протопопа Фёдора Бармина да боярина Фёдора Скопина-Шуйского довести до государя худую славу о Глинских и о чародейских их занятиях.

Донесли. Царь осерчал, а на кого — неведомо. Да Глинских велел разыскать. Но не ради наказания.

А как нашли да повели их в Кремль, народ сотнями повалил следом. Сюда же собрали чёрных людей, стали их спрашивать: кто зажигал Москву?

И чёрные люди закричали: «Княгиня Анна Глинская с ведунами и ведьмами волхвовала, сердца человеческие вынимала, клала их в воду, да тою водой, ездючи по Москве, кропила. И оттого Москва выгорела».

Тут на площади появился родной дядя государя Юрий Глинский, стал народ клеймить в ведовстве-колдовстве, кричал, что сами чёрные люди Москву сожгли. И кинулись люди на Глинского, не дали ему укрыться в соборе, схватили и затоптали ногами.

Царь тогда велел своим рындам народ бить. А другим рындам Анну Глинскую с детьми приказал увезти в село Воробьёво. А третьим рындам ведунов-чародеев хватать, на Красную площадь велел их тащить да там казни предать...

Федюне было страшно. Он крепко держался за руку отца, но слушал со сверкающими любопытством глазами. Ждал он, что люд московский бросится спасать ведунов невинных. Ан нет, не было такого. Сами они себя спасали. От их чар костры гасли, топоры из рук палачей на землю падали. Это уже отец придумывал, чтобы угодить Федюне. Да и хорошо. К мальчику подкрадывался сон, и он засыпал.

Не задал себе вопроса боярин Фёдор, почему припомнил рассказ отца о ведунах. А причина была: захотелось ему узнать их силу.

Вечером велел он слугам запрячь коня в тапкан — тёплые крытые сани — и уехал в деревню Чертаново, вотчину князей Нагих, где, по его сведениям, жил ведун Андрюшка Молчанов. Примчался Романов в деревню уже поздним вечером, но спрашивать не стал, где ведун живёт, на себя понадеялся. Думал так: где увидит огонёк в избе, туда и войдёт. И не ошибся, потому как крестьяне уже к той поре спали, а у ведунов самая работа начиналась.

Избушка ведуна Молчанова стояла на сваях в овраге. Когда туманы наползали, она, казалось, парила в небе. И подойти к ней было страшно. Но Фёдор — не робкого десятка, остановил неподалёку коня, привязал его к дереву и — прямиком по мостику из тонких жёрдочек к избушке.

Под ногами пёс откуда-то появился, не лаял, побежал впереди, одни двери открыл и другие открыл. В избушке тявкнул. Фёдору послышалось: «К тебе!»

Андрюшка, не то мужик, не то баба, на лавке у стола сидел. Светец книгу освещал. Фёдор зоркий, как сокол, прочитал: «Счёту звездарского». Вильно, 1488 год». Он слышал об этой книге. В ней ведуны судьбы людские распознают. «Вот как кстати, — подумал Фёдор, — не отвертится сей ведун, скажет судьбу митрополита Иова». И хотел спросить ведуна об этом. Да рта не успел открыть.

— Ты, боярин Фёдор, не туда пришёл. Не открою я судьбу того старца.

Романов так и брякнулся на колоду, что стояла возле порога. «Ишь ты, шустрый какой! А если мне про свою судьбу знать нужно?»

— И твоей судьбы не открою, — смотрит Андрюшка на Фёдора огромными серыми глазами в густых ресницах, а бороды нет — гладкий подбородок: баба и есть. Да шея у ведуна воловья, плечи широченные. Сам и сваи под избу забивал, и рубил её сам на краю оврага и леса, за неимением личной земли.

Жутковато стало боярину. «Да не идти на попятный. Пусть хоть про Бориса что скажет. Денег не пожалею». И уже заикнулся было. Да Андрюшка опять его опередил.

— Деньги приму за хороший совет. — И руку протянул. Фёдор торопливо положил на большую ладонь три серебряных рубля. — Спасибо, боярин, щедрот твоих не забуду.

— Да не тяни ты, господи! — наконец вымолвил Фёдор.

— Поезжай-ка ты за село Кунцево да в село Успенское. Живёт там в новой избе мужик Сильвестр. Вот он тебе всё и скажет, а других не ищи.

Пёс подтвердил, гавкнул: «Правда!» И к дверям подбежал, открыл их, держит, в избушку морозные клубы поползли.

«Делать нечего, пойду. Не румсать же перед трунильщиком», — подумал Фёдор. И ушёл от Андрюшки.

В село Успенское Фёдор уехал на другой день, и опять же к вечеру. Правда, не один на этот раз, взял холопа управлять конём. В Успенском снова ни у кого не спрашивал, где Сильвестр живёт, сам нашёл новую избу близ Москвы-реки у леса. И огонёк увидел в боковом оконце. Добрался по снегу до