наслаждаться чем угодно, думал я… Её идентичность динамична. Но я не мог то и дело менять роли. Я чувствовал, как всё определяется. Пространство для маневра было узким, и у меня было собственное представление о будущем… О да! Я обладал тем представлением о будущем, которое меня преследовало. На первый взгляд ничего страшного, всё солидно… Но я видел гнилую жизнь, в гнилой атмосфере, с людьми, которые наполовину сгнили. Я видел себя с ними на каких-то деловых приемах и детских днях рождения, мы попиваем пиво и поругиваем то да сё, власть, нашу и американскую, а потом, потом говорим об идиотах-подчиненных, о тех, с кем встречаемся на работе, а потом, вдруг, немножко веселимся, потому что кто-то говорит, ладно, хватит, какие же вы скучные… Я видел себя, как я терплю это гниение, я не упоминаю о нём никому, и мне о нём тоже никто не упоминает. Видел людей, которые покупают новые стиральные машины, целые кухни и хай-фай линии, на которых они будут слушать рок, как они покупают полки и ставят на них диски. Видел, как готовят slow food, обмениваются экзотическими рецептами, показывают фотки летнего отдыха и рассказывают о каменных домах в Истрие. Я видел людей, перед которыми боюсь проявить грусть, видел, как счастье становится обязанностью и как все говорят «это супер», это супер, супер. Видел, как они паркуются, паркуются, паркуются перед стоящим за оградой особняком, где празднуют детский день рождения, а потом кто-то говорит: Да где ж ты пропадал, давненько тебя не было! Я видел себя среди них, изрыгающего какие-то пошлые глупости и следящего за тем, чтобы никого этим не оскорбить, в особенности — не оскорбить всех нас, вместе взятых. Видел, что я буду натренирован на эти мелкие глупости, у меня будет страшный опыт, потому что я и сейчас это делаю, но я видел, что добьюсь большего совершенства и разовью тихий, меланхоличный стиль.

Я вижу это будущее. Это говно сидит у меня в голове, как вживленный чип. Всё это выглядело прекрасно отшлифованным, как старое предложение турфирмы.

* * *

Я продолжал говорить о Борисе.

— Дело в том, что он присылал свои дурацкие мейлы каждый день. Ему плевать, что мы не газета, а еженедельник… Но теперь нет и этого.

Мы не поссорились, но она сохраняла нечто из того, что осталось в воздухе. Какую-то дистанцию, которая превращалась в… Выражение лица — на пороге головной боли.

— Катастрофа, — вздохнула она.

Потом добавила: — Нужно избавиться от этого!

— От чего?

— Эта катастрофа, никак не могу от неё отвязаться…

— Что-что?

— Я постоянно употребляю это слово «катастрофа», ты не заметил? Доц даже издевается надо мной, как меня увидит, сразу говорит «катастрофа».

О чём она? Она что, меня не слышала?

Слишком она увлечена этим своим спектаклем… С самого начала я думаю, что ей на самом деле мешает то, что у меня сейчас проблема.

— Теперь он вообще ничего не присылает, — повторил я.

— Что, вообще не дает о себе знать? — она посмотрела на меня.

— С тех пор как я его распёк в своем мейле… Уже три дня, — сказал я. — Я имею в виду, что этот тип молчит уже три дня, но вообще-то он должен выходить на связь со мной раз в неделю…

Действительно, этот тип молчит три дня, а должен выходить на связь раз в неделю. В чём тут причина для паники?

— Если посмотреть реально… — начал я и задумался, как продолжить фразу.

Она немного подождала и сказала: — Погоди… А откуда он связывался в последний раз?

— Добрался до самого Багдада, — сказал я. — Прислал мейл из дворца Саддама.

Она вздохнула и посмотрела куда-то вверх: — И что теперь?

— Не знаю… Мне страшно… Если завтра от него ничего не будет, тогда… Что-то придется… Хотя, если посмотреть реально…

Тут я задумался.

Черт побери, эта фраза с «посмотреть реально» ни к чему не вела… Я от неё отказался: — Понимаешь, они платят человеку, которого я порекомендовал, и они не знают, что он мой родственник и… И что на самом деле из недели в неделю они публикуют мои тексты, написанные в Загребе.

— A-а, теперь дошло, — сказала она.

Может, и дошло, но я хотел, чтобы она наконец-то поняла.

Я продолжил: — Смотри, если я организую его поиски, придется показать эти мейлы. В противном случае они не поймут, почему я паникую. А если я это им покажу, значит, придется признаться во всем…

Я посмотрел на неё: — Только не говори «катастрофа»…

Она, видимо, собиралась. Но сдержалась.

Наконец-то, судя по её виду, она начала понимать моё положение.

— Хм… Сорри, до меня сначала не дошло.

Опустила голову и посмотрела на меня исподлобья.

— Сорри, я слишком углубилась в свой стресс…

Погладила меня по руке.

— О’кей, — вздохнул я.

Она думала, что бы еще сказать. Сказала: — Завтра он объявится, вот увидишь. Я буду с тобой, что бы ни случилось.

От нежности в её голосе мир делался более переносимым.

Она погладила меня по голове.

Было хорошо не быть одному.

Мы соприкоснулись губами.

— Во всяком случае, когда он вернется, тебе не придется нас знакомить, — сказала она. Видимо, хотела меня подбодрить.

Я вздохнул.

— Что? Ты имеешь что-то против моих родителей?! — я подхватил её шутку.

— Да ты что, — сказала Саня. — Без них жизнь была бы просто лимонадом.

Я растянулся на диване и уставился в потолок. Почувствовал, как мое тело начало расслабляться. Закрыл глаза и открыл их намного позже.

Выпуск ТВ-новостей

В 19:29 на экране появились громадные часы. Так происходило каждый день. Не знаю, начинается ли выпуск ТВ-новостей так везде или только в бывших социалистических странах.

Я протер глаза. Эти часы возвращали меня в реальность. Мы живем в реальности, а её следует содержать и обслуживать, как