говорить, подчеркивая свои слова продуманными жестами, будто все жадно впитывали его слова. Тем не менее, стало очевидно, что лекция терпит бедствие, становилось все более невыносимо сидеть там беспомощно. Все шло к тому, что вскоре Гурджиев окажется лицом к лицу с пустым зрительным залом, но он продолжал говорить, играя интонациями как актер, и изредка поворачиваясь к нам за нужным английским словом.

И тут он остановился, прокашлялся, почесал подбородок и неожиданно бросил аудитории голосом, разнесшимся далеко вокруг: «Итак, когда кто-то говорит о серьезных вещах, что делаете вы? Вы показываете, насколько вы несерьезны и невероятно поверхностны. Как ветер рассеивает листья, так и серьезность темы отгоняет вас. Что ж, хорошо, если есть еще желающие уйти люди, уходите сейчас, немедленно, потому что мы собираемся закрыть аудиторию».

Он попросил нескольких из нас приготовиться запереть двери. Некоторые оставшиеся до того момента поднялись и ушли. В ожидании Гурджиев сел, прикурил сигарету и спокойно начал курить. Когда все стихло, он встал и спросил: «Никто больше не хочет уйти?.. Вы все остаетесь?»

Ответа не было. Тогда отношение Гурджиева полностью изменилось. Теплым, располагающим голосом он пригласил всех сесть на место оркестра, поближе к нему. Сидевшие на галерке и в конце зала подошли и сели вместе на передних рядах. Этой «избранной» аудитории Гурджиев торжественно объяснил, что то, о чем он хотел поговорить, в действительности не предназначено для всех. «Теперь, когда паразиты ушли, мы можем поговорить серьезно и во всем разобраться», – добавил он.

Публика теперь стала очень внимательной и начала следить за Георгием Ивановичем с большим интересом. Люди больше не замечали его акцента, их глубоко тронул смысл его слов. Он говорил довольно долго, затем началось обсуждение. Некоторые задавали вопросы, другие возражали.

Мне особенно запомнился один из его ответов человеку, уже несколько раз побывавшему на демонстрациях Движений и лекциях Альфреда Орейджа[3]. В свете собственных усилий по обретению большей сознательности этот человек чувствовал, что весь его внутренний мир, в который он прежде непоколебимо верил, собирался рухнуть. Выдававшим все его эмоции голосом он выразил свой страх.

Гурджиев доброжелательно попросил его встать. Все еще трепеща, человек продолжал: «Сэр, вы перевернули мой внутренний мир. Мои мнения, убеждения рушатся. Вскоре не останется ничего от моих устоявшихся взглядов, и я боюсь – боюсь оказаться лицом к лицу с великой пустотой. Я боюсь не найти составляющих, которые позволят мне восстановить свой мир на новом основании. Я чувствую себя потерянным и боюсь перспективы ждущих меня несчастий и страданий. Земля, однажды показавшаяся мне столь основательной, окончательно уйдет из-под ног? Почему, – практически обвиняя, добавил он – вы отнимаете у меня и у других наше нравственное и психическое равновесие?»

Публика вся превратилась во внимание. Напряженная тишина требовала ответа от Гурджиева. Он, кажется, ждал именно такой реакции, можно было даже уловить намек удовлетворения на его лице.

«Ваш страх и беспокойство не лишены основания, – ответил он. – Это означает, что новые идеи проникли в ваше подсознание быстрее интеллектуального знания, необходимого для понимания ситуации человека в мире. Никто не может жить, ни во что не веря; поэтому, каждый из нас верит в твердость почвы под своими ногами. Некоторые верят в нее только до определенного возраста, но большинство верят до самой смерти.

Вы должны понять, что в вас нет равновесия, что у вас недостаточно нравственной и психической стабильности, и все это благодаря непониманию духовного мира. Только тот, кто убедился, что идет над обрывом к пропасти, поймет жизненную необходимость идти по пути, ведущим куда-то еще. Я знаю этот путь. Он очень трудный, но может предотвратить «плач и скрежет зубовный».

Конечно, то, о чем мы говорим, может вначале вызвать страх, но этот страх исходит не из нашей сущности, хотя справедливо и то, что он может быть очень сильным. Этот страх исходит от всего того, что нужно отбросить, всего, что цепляется за автоматические привычки. Когда мы пробуждаемся к реальности, пугается живущее в нас фальшивое «я»; и овладевший этим «я» страх порождает импульс бежать от всего, что может приблизить эту реальность.

Вы сказали, что ожидаете несчастий и страданий. Нет ничего более близкого к истине. Счастлив тот, кто ничего не знает о своем положении. Счастлив и продвигающийся по пути своей духовной эволюции. Но тот, кто разглядел всего несколько фундаментальных истин, тот, в ком всего лишь зародыш понимания, несчастен. Для этого человека сознание – причина угрызений совести; оно не избавляет от страданий. Удобно сидеть на табурете или скамье, еще удобнее сидеть в кресле. Но горе тому, кто, встав со своей скамьи, еще не дошел до кресла. Его ожидают бесчисленные муки.

Вороном быть хорошо, хотя павлином, конечно, восхищаются больше и кормят его намного лучше. Но у ворона, оперенье которого украшают одно-два пера павлина, судьба печальна. Другие вороны отвергают его, потому что он доставляет им неудобства. Павлины тоже не принимают его, потому что он только начинает походить на павлина, и относятся к нему с необузданной жестокостью. Хуже того, он принимает все, исходящее от павлинов за упрек, и чувствует необходимость избегать их компании. Возможно, миллионы людей могут оказаться в подобной несчастной ситуации, но нас это останавливать не должно. Даже если незавершенных полулюдей миллионы – в действительности, благодаря их собственным ошибкам – со всеми возникающими из-за этого страданиями, можно с большей готовностью воспринять такое количество, если хоть один человек избежит столь печальной судьбы, ожидающей всех, кто не выполняет своего долга перед природой».

Тут же запротестовали: «По какому праву вы так утверждаете? С какой целью?»

Гурджиев сочувствующе улыбнулся и серьезно ответил: «Вы знаете, освободившийся человек может спасти десять других, эти десять могут затем спасти сотню, эти сто – тысячу, эта тысяча – миллионы. Таким образом, миллионы страдающих и несчастных людей могут стать причиной появления миллионов счастливых людей. Вот каким благословлением может стать появление «нового человека». Что же до моего права так говорить, то оно появляется благодаря моему долгу служить объективному знанию».

«Радость и благополучие, тех, кто не знает, что идет по пути к уничтожению, недолговечны и иллюзорны. Страдания и боль тех, кто знает, что движется к уничтожению, происходят из раскаяния и упреков, которые они сами неизбежно на себя обрушивают. С объективной точки зрения между ними нет никакого различия. Хороший садовник добровольно жертвует несколькими саженцами, предоставляя место и условия для цветения других. А настоящие страдания возникают, когда подобным образом созданы подходящие условия, но ничего не вырастает».

Последние слова сопровождала долгая тишина