Наконец, уступив нашей настойчивости, он остановился.

«Понимаете, – сказал он, спускаясь, – из-за наших складок, если вы покрасите линии равномерно, не будет перспективы, а неравномерные линии будут обманывать глаз наблюдателя и производить впечатление глубины. Мы можем даже увеличить этот эффект, добавив немного блесток».

Гурджиев снял робу и уехал в Париж, как только мы счистили несколько пятен краски с его костюма. Когда он вернулся, три дня спустя, окраска ткани была закончена. Он, видимо, был доволен, поскольку мы никогда больше не слышали об этих пресловутых блестках.

* * *

Касаясь темы декораций и рисования, я бы хотел немного рассказать об Александре де Зальцмане, действительно исключительной фигуре среди тех, кто был близок к Гурджиеву. Он обладал множеством талантов, не последним среди которых был его юмор. И все же более всего нас восхищала его способность использовать эти таланты в своем искусстве.

Гурджиеву явно нравилась его компания, поскольку я часто видел их вместе, занятыми бесконечными беседами. Конечно, когда они говорили не по-русски, я не мог их понять, но до сих пор помню некоторые из их высказываний – например, такие размышления Гурджиева.

«Рисунок… Вы знаете лучше, чем кто-либо другой, Зальцман, что рисунок появляется в голове. Он полностью готовится в голове. Рука следует за мыслью; она не действует сама по себе. Вот почему пока мысль активна, рука может двигаться почти столь же быстро, как мысль».

Изумительные витражи Учебного Дома представляли, без всякого сомнения, наиболее утонченную декораторскую работу в Приоре. Они дали нам возможность увидеть в действительности, сколь многое Александр де Зальцман понял на собственном опыте из того, что Гурджиев говорил о дизайне. Именно у де Зальцмана возникла идея сделать мягкое рассеянное освещение, поместив в стенах Учебного Дома ряд окон наверху. Стекла, метр на пять метров размером, вставленные в старые рамы, мы нашли полузасыпанными землей. Мы заново обрезали и восстановили их, а потом раскрасили специальной краской, позволявшей проникать окрашенному свету. Александр де Зальцман прекрасно знал, как это сделать.

Однажды Георгий Иванович показал нам фонетический алфавит, буквы которого напоминали персидские письмена. Эти буквы, придуманные и нарисованные Александром де Зальцманом, можно было с успехом использовать для любого языка. Используя этот алфавит, де Зальцман каллиграфически вывел на стенах Учебного Дома сформулированные Гурджиевым афоризмы. Мы много времени провели, разгадывая эти надписи и размышляя, как они могли бы прояснить нашу повседневную жизнь и наши взаимоотношения.

В другой раз, когда многие из нас собрались полюбоваться работой де Зальцмана и фантастической скоростью его рук, я помню, как с его согласия мы придумали развлечение и загадали, сколько времени у него займет разрисовать одно из окон, справа от главной двери. На рисунке должно было быть пять больших букетов, расположенных на зеленом фоне с разбросанными по нему полевыми цветами.

Тот случай я помню до сих пор. Александр де Зальцман, приготовил краски и кисти на полке под окном и показал, что готов. Человек с секундомером дал сигнал, и он начал рисовать. Закончив, он повернулся с одним из неподражаемых выражений лица, всегда заставлявших нас умирать со смеху. Секундомер показал двенадцать минут сорок две секунды.

Гурджиев говорил про него: «Зальцман действительно уникален. Ни один другой художник не может сделать того, что делает он».

Александр де Зальцман позже стал легендарной фигурой в художественном мире Парижа – благодаря своим обширным знаниям, своему таланту, так же как и его особенному чувству юмора.

Журналисты в Приоре: демонстрации

В 1923 году, как только Учебный Дом был готов, Георгий Иванович интенсивно взялся за работу над Движениями и начал разнообразить внутренние упражнения. Он даже начал показывать субботними вечерами Движения и некоторые из священных танцев публике. Вначале посетители оставляли свои автомобили на внутреннем дворе, но так как их число все увеличивалось, то их оставляли уже на улице. Местные власти даже пошли на то, чтобы улучшить уличное освещение и поставили дорожного полицейского на въезде в шато.

Интерес к нашей деятельности рос день ото дня. Появившиеся во Франции и за рубежом статьи о Приоре вызвали настоящее нашествие журналистов. Георгий Иванович тепло принимал их, стараясь объяснить смысл наших поисков. Помню, как однажды он сказал группе журналистов: «Я покажу вам некоторые Движения, целью которых является пробуждение скрытых внутренних возможностей человека, которые помогают ему открыться новому восприятию себя и реальности. Если вы не будете искажать значение моих слов, я с удовольствием дам вам любое разъяснение по вашему желанию».

После обеда мы переоделись в традиционные костюмы и показали серии определенных поз для молитвы и священные танцы различных восточных стран. Журналисты фотографировали все.

Нашествие прессы в Приоре продолжалось несколько недель. И во Франции, и за границей напечатали уйму статей, но ни одна из них честно не передавала объяснения Георгия Ивановича. Вместо этого они предпочитали давать свободу самым фантастическим интерпретациям значения нашей работы. Столь много жемчужин предлагалось тем, кто отказывался допустить, что чего-то не понимает.

Этот хор злословия превратил работу Гурджиева в огромную мистификацию, а ее творца – в шарлатана, графа Калиостро двадцатого столетия. Нас ошеломило то, как журналисты, уверенные, что действительно поймали сенсацию для бульварной прессы, эксплуатируют доверие и доверчивость публики. Им удавалось работу ради сознательности исказить до полной неузнаваемости, показывая ее либо полностью абсурдной, либо умышленно превращая в нечто порочное.

Однажды Гурджиев обнаружил особенно гадкую статью с фотографиями, создававшими впечатление, что священные танцы – это нечто подозрительное и даже распутное. С этого дня он больше не позволял репортерам ступать за порог Приоре.

Работать как настоящий христианин

Независимо от того, какую работу давал нам Георгий Иванович, он пристально следил за колебаниями нашего внутреннего состояния, и его поведение по отношению к каждому из нас могло с течением времени соответствующим образом меняться.

По утрам, после завтрака, нас отправляли на назначенную каждому работу. Каждый день нам давали внутренние упражнения с целью помочь в достижении более высокого уровня сознания. Эти упражнения требовали более уравновешенного взаимоотношения между тремя основными функциями: физической, эмоциональной и интеллектуальной. Упражнения постоянно менялись, репертуар их казался безграничным, и они могли быть очень сложными.

Однажды нам предложили выполнять арифметические действия, используя вместо чисел шестнадцать женских имен. Вместо слов 16 минус 12 равняется 4, например, мы должны были говорить: Нина минус Адель дает Мэри, или Мэри умножить на Нину дает Лили-Мэри, подразумевая 64. Когда мы выполняли упражнение все вместе, один из нас должен был предлагать арифметическое действие в определенном