словом, он всегда находил препятствие, способное преподать зазнайке урок или позволить почувствовать свои собственные возможности.

Для нас, акробатов-любителей, было чрезвычайно сложно, вытянув одну ногу параллельно земле, медленно сгибать другую, пока не сядешь на пятку; затем, после небольшой паузы внизу, снова медленно встать, удерживая ногу параллельно полу. Даже если кто-то мог сделать это на одной ноге, то на другой он этого сделать уже не мог.

Наблюдая за нами, Гурджиев от души смеялся и говорил, что половина наших тел сделана из дерева, а другая наполнена свинцом. Когда мы истощились от своих бесплодных попыток, он воскликнул: «Как! Вы не можете выполнить даже это упражнение для детей! Мы тоже играли в подобные игры, когда я был ребенком; но описывать их пришлось бы слишком долго. Я лучше покажу вам кое-что, что мы проделывали детьми».

Повернувшись к одному из нас, он спросил: «Какую ногу труднее всего держать на весу?»

«Левую».

Гурджиев вытянул свою левую ногу параллельно полу и начал постепенно опускаться. Сев на правую пятку, он медленно пододвинул левую ступню к правому колену и замер. Откашлявшись, он достал из кармана пачку сигарет, прикурил одну и затянулся. Все было сделано так легко и естественно, что никто не воспринял демонстрацию серьезной или трудной.

В том же самом положении, по-прежнему с сигаретой, он продолжил разговор. Когда сигарета кончилась, его тело дернулось вверх и остановилось, еще один толчок – и снова остановка. Будто электрические разряды ударяли в неподвижное тело, постепенно поднимая его вверх, пока оно не встало полностью вертикально, левая нога всё это время лежала на правом колене. Потом, сделав вид, что он только что что-то вспомнил, он подался вперед и, шагнув, просто позволил левой ноге упасть на пол.

Уходя, он сказал: «Постарайтесь сшить оставшиеся ковры к вечеру».

Поскольку никаких явных усилий ни в позе, ни в движениях, ни на лице Гурджиева не было, чего-то удивительного в этой демонстрации мы не увидели.

Мы, естественно, решили повторить упражнение, и после его ухода постарались воспроизвести его движения. И только тогда вынуждены были признать настоящую сложность продемонстрированного.

Много позднее я понял, что это упражнение фактически принадлежит высшему уровню эквилибристики и акробатики, хотя оно и не очень зрелищно.

Об увиденном мы рассказали некоторым из старших. Попробовав без успеха выполнить упражнение несколько раз, они спросили у Гурджиева, как его делать. Он не сразу понял, о чем они спрашивают, но потом, уловив смысл вопросов, невинно произнес: «Честно говоря, я не помню, что вытворял ребенком».

Испытание для художников

Памяти Александра де Зальцмана

Внутреннее художественное оформление Учебного Дома быстро продвигалось. В дальнем конце построили большую, немного приподнятую площадку для занятий Движениями. Здесь, как и при всех других заданиях, применялось правило айда-йоги или «максимальной интенсивности». Эта особая сторона обучения обладала преимуществом мобилизовать все бытие, позволяла непосредственно изучать и узнавать самого себя. Позднее именно на этой сцене мы представляли демонстрацию Движений специально приглашенной публике.

Сцену покрыли толстым линолеумом. Мы работали над украшением потолка. Гурджиев хотел задрапировать его тканью, соорудив балдахин в восточном стиле. Следуя его инструкциям, мы начали крепить по краю потолка огромный отрез, оставив его свободно свисать в центре. Потом при помощи шеста мы поднимали середину ткани, а один из нас, на верхней балке, собирал ее и размещал на разных уровнях, позволяя стоящим внизу оценить эффект. Гурджиев внимательно наблюдал за нашими усилиями и указывал на лучшую высоту. Когда ткань закрепили, нам осталось только украсить ее. На следующий день, рано утром, позвали квалифицированных «специалистов». Георгий Иванович показал, чего он ожидает. Мы знали, что из-за запланированной поездки в Париж, мы вряд ли увидим его снова в этот день.

Для украшения ткани выбрали группу из пяти человек. Руководить действиями, конечно, должен был Александр де Зальцман. Ему помогала мадам Адель Кафьян, верная ученица, сама обладавшая высокой квалификацией в живописи. Оба они следовали за Гурджиевым со времени отъезда из Тифлиса. В группу также вошли Алексей М., резчик по камню и Л.И., близкий к Успенскому. Меня назначили в бригаду подмастерьем и разнорабочим.

Нам нужно было разукрасить ткань разнообразными символами обширного языка, как мне показалось, священномучеников Востока. Задача стояла довольно трудная, не только из-за большой площади обработки, но и из-за складок ткани. Более того, для получения гармоничного эффекта пропорции рисунков должны были постепенно увеличиваться при движении от центра.

Мы провели утро, измеряя расстояния, нанося разметку символов и заполняя пустые места для создания гармоничной композиции. Около полудня мы пошли обедать, удовлетворившись своей работой. В конце обеда неожиданно появился Гурджиев.

«А, Зальцман! Вы много сделали?»

«Да, Георгий Иванович. Мы закончили наброски».

«Какие наброски? Я спрашиваю, как далеко вы продвинулись с раскрашиванием?»

«Мы еще не начали красить, но сделали все необходимые приготовления».

«Приготовления? – выходя из комнаты, Гурджиев иронически добавил: «Вот что они делают в школе!»

Радостное настроение нашей небольшой группы быстро испарилось. Наспех закончив обед, мы вернулись к работе. Гурджиев появился вновь прежде, чем мы успели начать. При виде того, что ничего не раскрашено, голос его усилился, и на нас обрушилась лавина ругательств. Мощь словесных бурь Гурджиева могла вызывать такое смятение, что некоторые, столкнувшись с ней, могли даже потерять сознание. Но все быстро вернулось в нормальное состояние. Не дав нам опомниться, он сразу же заставил всех действовать.

«Принесите стремянку, – скомандовал он. – Ставьте здесь. Быстрее, передайте мне банки с краской – желтой, синей, коричневой! И кисти – кладите сюда!»

Он почти уже забрался на стремянку, даже не сняв свое пальто и шляпу. Мы вынуждены были почти срывать их, чтобы заставить надеть робу и что-нибудь на голову. Мгновенно он оказался на самом верху лестницы, подав знак двоим из нас лезть наверх и стать цепочкой позади него.

«Передайте краску!» – кричал он.

Зацепив банки за ступени лестницы и проверив, что все необходимое под рукой, он начал красить. Работая, он говорил, что нужно приготовить, и мы передавали ему кисти, обмакивая в нужные цвета. Поначалу казалось, что он делал случайные хаотические мазки, но по мере того, как различные цвета соединялись вместе, изображение оживало.

Не было никаких колебаний, не терялось ни секунды. Несколько минут он красил, потом спускался по лестнице, показывал, куда ее передвинуть, и начинал снова, чуть дальше. Это было невероятно! У него одного раскрашивание более четвертой части материи заняло пятнадцать минут!

Один за другим мы умоляли его: «Георгий Иванович, не надо больше красить самому! Спускайтесь! Теперь нам понятно.