– Твою мать, Тай. Не распускай руки.

Трое рабочих в кабинке посмеивались над четвертым – толстым черным в теплой клетчатой рубашке и поношенной бейсбольной кепке с вышитой буквой М. Широкое лицо Тая Роджерса под ней изобразило раскаяние, хотя его большие желтые зубы обнажились в ухмылке, когда он поднял руки в жесте примирения.

– Я не виноват, Луиза. Сама трясешь своей славной задницей у нас перед глазами.

Луиза сунула карандаш, которым набрасывала заказ, в нагрудный карман розовой рубашки с белыми полосами и скрестила руки.

– Не против оказаться этим карандашом, – пробормотал еще один, и его коллеги захихикали.

Луиза, скорее уставшая, чем оскорбленная, обвела их взглядом; пока прямо на нее не смотрел только Тай.

– Может, стоит позвонить твоей жене, – сказала она, а когда он беззаботно пожал плечами, обратилась ко всем: – Всем вашим женам. Уверена, им будет очень интересно, чем вы занимаетесь на обеденном перерыве.

Тай вытянул губы. Ей тут же захотелось влепить ему пощечину.

– Ой, да брось. Мы только прикалываемся. Это же комплимент. Ты сама глянь на остальных девчонок, – он кивнул на стойку, где другие официантки, Ивонн и Марша, страдавшие от избыточного веса и из-за этого вечно несчастные, бросали хмурые взгляды над дымящимися тарелками с картошкой по-деревенски, хашем, яйцами и сосисками. В теплом свете над стойкой из нержавейки они казались водевильными злодейками.

– Комплимент? За такие комплименты бьют по толстой роже, – ответила ему Луиза, и мужчины разразились хохотом. Но улыбка Тая померкла слегка. Так Луиза поняла, что задела его – наступила на мозоль, да еще и перед друзьями. Хотя она видела его почти каждый день весь последний месяц, терпела его пошлости, грубые авансы и вульгарности и считала свиньей, ей не довелось заглянуть ему под маску, увидеть таким, каким он наверняка был дома. Грязный, наглый. Хуже свиньи, подумала она. Свинья со склонностью к жестокости. С таким типом она была знакома не понаслышке.

– Будешь так говорить, – сказал он, – положу тебя на колени и отшлепаю.

– С такими коленями ты можешь положить и меня, и всех остальных, и еще для фортепьяно место останется.

Улыбка Тая не дрогнула, но застыла на месте, словно ответственные за нее мускулы парализовало.

– Острый у тебя язычок, – холодно произнес он.

– А у тебя руки шаловливые. Держи их при себе – и не придется слушать мой язычок, – она одарила его последним морозным взглядом, затем отправилась передавать их заказ.

На спине она чувствовала ледяной взгляд мужчины, но его было нетрудно игнорировать. Пусть пялится и пыхтит, сколько пожелает. У нее хватало проблем посерьезнее, а так как кафе «Кузов» было ее единственным убежищем от покатившейся под откос жизни, не говоря уже – единственным источником дохода, она была более чем готова мириться со всем, что происходило в этих стеклянных стенах и навесных потолках.

Она подошла к стойке, оторвала страницу с заказом и пододвинула Марше, которая подхватила ее и сунула в квадратное окошко в стене, отделявшей едальню от кухни.

– Пристает? – спросила Марша, хотя Луиза знала, что той из-за стойки все видно и слышно.

– Ничего особенного. Ущипнул за задницу, вот и все. Не в первый раз и не в последний. Я разобралась.

Марша бросила взгляд ей через плечо.

– Как он на тебя таращится. Будь поосторожнее.

Луиза облокотилась на стойку и вздохнула.

– Не волнуйся. Обиделся. Переживет.

– Может, и так, – сказала Марша без уверенности. – Только советую – будь осторожнее. От него хорошего не жди. И он не привык, чтобы местные девчонки с ним не флиртовали или хотя бы не сносили приставания лучше, чем ты.

Луизе эта мысль показалась тошнотворной. Она уже собиралась об этом сказать, когда в окошке появился Чет, повар, и крикнул раздражающе гнусавым голосом: «Заказ!»

Марша подняла брови в знаке «как знаешь», отвернулась и забрала две тарелки, которые поставил Чет. Когда официантка направилась к кабинке у главной двери, за грибными омлетами тянулся пар.

Снаружи снег лишил улицы цветов, свел их к монохромному изображению тихих улочек и высоких молчаливых зданий в обрамлении свинцового неба. У обочин собиралась грязная слякоть, а если в этой унылой акварели и появлялась жизнь, то закутавшись в теплую одежду, склонив голову, глядя, как ноги в сапогах прокладывают путь по тротуарам с коварной гололедицей.

Это не мой мир, подумала Луиза, но почувствовала укол досады, вспомнив, что хотя эта мысль приходила к ней уже несметное количество раз, она так и не нашла свой мир. Ее давно носило по всей стране, в море чужого несчастья, но она так и не встретила ту единственную речку, что принесет ее к месту, которое она искала, хотя не могла ни описать, ни даже обнадеживающе вообразить. Где-то еще, решила она. Где угодно, но не здесь. Но сколько раз к ней приходила эта мысль? И всякий раз она собирала вещи и отправлялась дальше, поверив обещаниям света в конце туннеля, золота в конце радуги, и снова оказывалась в той же ситуации. В ловушке, депрессии, практически одна, с будущим, которое не простиралось дальше следующей зарплаты.

Завтра, решила она, повторяя мантру, которая не давала сойти с ума. Завтра будет лучше.

Ее окликнул Чет, и она обошла стойку, чтобы взять следующий заказ. Четыре тарелки, в каждой столько холестерина, что убил бы лошадь, и это еще клиенты не украсили жареную картошку кетчупом, солью, уксусом и всем, что найдут, чтобы окончательно подавить вкус. От одного запаха ее желудок сделал кульбит. Она завернула ножи и вилки в салфетки, затем мастерски подхватила тарелки обеими руками и направилась к столику Тая.

– Ах, как пахнет, – сказал один из мужчин и потер ладони. – Умираю с голоду.

И, пока остальные благодарно кивали или вежливо улыбались – голод напомнил о манерах, которым учила мама, – Тай, оказавшийся вплотную к ней, пока она расставляла тарелки, продолжал буравить ее взглядом. Если он действительно затаил обиду, как предполагала Марша, теперь ему ничего не мешало перевести ее в насилие. Она практически подставилась, и он бы успел нанести немалый ущерб, прежде чем кто-нибудь опомнится.

– Что-то хочешь мне сказать, Тай? – спросила она тихо, положив салфетку с ножами и вилками.

– Просто смотрю на твой фингал под глазом, – ответил он спокойным голосом.

Его интонация сбила ее с толку. В ней звучала практически забота, будто он собирался извиниться от имени своего собрата-свиньи.

– И что? – спросила она, почувствовав, как краснеют щеки, вдруг став уязвимой.

– Откуда он у тебя?

– Не твое дело.

– Ну, – сказал он, наклонившись ближе. Она чувствовала сигареты в его дыхании. – Скажи своему мужику, что слабо бьет. Так тебе мозги и не вправил.