Четыре

«Прошёл месяц или даже больше, точно не помню. А потом наступило плохое утро. Не успела я открыть глаза, как тут же увязла в пространстве комнаты, словно букашка в жидком тесте. Подташнивало. В голове аж скрипело от боли, и мысли, набухшие, тяжёлые, как слизняки после дождя, едва ворочались. Я облизала сухие губы, перевернулась на бок, свесила ноги с кровати и медленно, словно боясь себя расплескать, привела тело в сидячее положение. Тошнота усилилась. Я попыталась загнать её поглубже и заставила себя встать на ноги.

В кухне я налила себе воды, но выпила её с большим трудом — казалось, я пью не воду из стеклянного стакана, а растворившийся водопроводный кран, настолько сильным был металлический привкус. Я поставила пустой стакан на стол и направилась в ванную.

У меня никогда, даже в молодости, не было свежего цвета лица. Из-за больного сердца или другой какой болячки — я не знаю. Но тут из зеркала на меня смотрело что-то новое, невиданное ранее. Я была не землистая — к такому цвету я привыкла, а какая-то жёлто-коричневая.

С трудом приводя в движение мысли-слизняки, я стала вспоминать вчерашний вечер. Я вернулась с работы поздно, ужасно уставшая. Была весна, и я уже не мёрзла так сильно как раньше, но ритуал оставался прежним: стащить сапоги, снять верхнюю одежду и сразу в душ. Под душем я стояла долго, не подгоняя себя. Приятно было после целого дня в окружении людей закрыть дверь ванной на защёлку, а потом ещё и спрятаться за клеёнчатой шторкой, разрисованной розовыми и фиолетовыми цветами. Тёплые струи стекали по ногам и уносились в водосток, а я наслаждалась укромностью этого маленького пятачка между кафельной стеной и клеёнкой. Здесь я наконец могла не улыбаться, не делать вежливое лицо, когда на самом деле ноги устали и болят, а один сапог сдался и пропустил внутрь слякоть, которую принесли в трамвай сотни подошв, когда пальцы рук не слушаются от холода, и приходится протягивать мелочь на ладони, чтобы пассажиры сами выбирали нужные монеты на сдачу.

О таком вам расскажет любой кондуктор. В перчатках работать неудобно, а без перчаток руки быстро замерзают и постепенно дубеют так, что кажется, у тебя вместо руки кряжистая ветка, которая совершенно не намерена с тобой сотрудничать. У меня ещё и зрение слабое, так что задачка двойная: сначала разгляди нужную монетку или купюру, а потом ухвати её негнущимися пальцами. Конечно, пассажиры не весь день идут плотным потоком, так что иногда можно надеть варежки и отдохнуть на подогреваемом кондукторском сидении. Но если хочешь заработать, то несколько часов в день белкой бегаешь по салону, чтобы не упустить ни одного билетика. А к вечеру меня ещё и укачивало. Когда начала работать кондуктором, укачивало сильно, думала даже, что придётся бросить работу. Но постепенно привыкаешь. Это вроде как в космонавты готовиться, только в итоге не в космос летишь, а становишься больным и ни на что не годным пугалом с артритом, которое дети ссылают на дачу копаться на грядках и заодно отпугивать прожорливых птиц. Видела я таких «бойцов запаса» у нас в трамвайном депо…

В общем я постояла под душем, в голове у меня приятно колыхалась пустота, а взгляд наверняка был остекленевшим. Потом в халате и тапочках я пошаркала на кухню и нашла в холодильнике оставшийся от завтрака салат, сыр и хлеб. Я решила ничего не готовить, а пожевать что есть и сразу лечь спать. Сделала чай, чуть подогрела в духовке бутерброд с сыром и села ужинать.

Салат был невкусный — отдавал кислым, и даже казалось, что от него сводит зубы. Но я заставила себя его съесть, потому что думала, что мне всё это мерещится от усталости, что овощи есть необходимо, тем более весной, когда иммунитет ослаблен.

И вот сейчас я вспомнила вкус вчерашнего вечернего салата, и меня аж зашатало от тошноты и отвращения. С трудом думая своей тяжёлой головой, я принялась исследовать квартиру.

Начала с холодильника. Мы с Маргаритой питались отдельно друг от друга, и когда я осматривала свою бутылку с растительным маслом, мне показалось, что с ней что-то не так. Я уже не помню, как именно это выглядело. Может, странный цвет, может, какой-то осадок. Я делала все сквозь сильную слабость и головную боль, так что некоторые фрагменты того дня мне трудно восстановить.

Я тщательно изучила «аптечку» на холодильнике, все кухонные шкафчики, а потом переместилась в прихожую.

Я на всякий случай решила закрыть входную дверь на дополнительную защёлку, чтобы, вернувшись с работы, Маргарита не застала меня копающейся в её вещах. Я подошла к входной двери, а потом почему-то открыла её и вышла в «предбанник» — в общую на две квартиры прихожую, где мы оставляли уличную обувь. Соседи хранили там санки с погнутыми полозьями, старый велосипед со спущенными шинами и другой хлам. Из Маргаритиных вещей, помимо обуви и стула, сидя на котором мы обувались, был ещё довольно вместительный комод. В этом комоде я его и нашла, в дальнем уголке ящика.

Пузырёк стоял в обрезанной картонной коробочке, загороженный коричневой кожаной сумкой и целым выводком перчаток. И там же, в коробочке, лежала пипетка. Я сразу узнала этот пузырёк — тот самый, что я когда-то увидела в аптечке, наполненный жёлто-оранжевой жидкостью.

Пять

Я не знала, что делать дальше, мне надо было с кем-то посоветоваться. Танечке я звонить не хотела, незачем её пугать. Она бы сказала: «Надо звонить в милицию!» Но я-то знаю, милиция приезжает только когда есть труп. А я могла предъявить только жуткий цвет лица и сомнительный пузырёк, причем без бирки, где бы крупными буквами значилось «ЯД». Да и потом, Маргарита — петербурженка, у неё есть деньги, связи и взрослый сын, который работает каким-то большим начальником. А я пенсионерка из глухой провинции, вкалывающая кондуктором, которая может себе позволить лишь то, что подешевле. У которой если и есть в Петербурге знакомые, то такие же пенсионеры, кондукторы или водители трамваев, а её сбережений ей едва ли хватит на взятки врачам. А без этих взяток, я знала, мне, скорее всего, не выжить. Так что никаких лишних средств на борьбу с Маргаритой у меня не было.

И я позвонила старой приятельнице, с которой мы когда-то вместе работали в химической лаборатории, и напросилась приехать. Мне казалось невозможным объяснить ситуацию по телефону. Я просто не знала, с чего