class="p1">Я шел по большому незнакомому городу.

Асфальт, дома, фонари, двухэтажные автобусы, автомобили, прохожие и само небо казались мне темно-темно-синими.

В руке я держал нож. Я шел к дому, в котором жил этот отвратительный старик, моя цель.

Для окружающих я был невидим, но мой нож мог проткнуть тело человека. Я был идеальным убийцей-призраком, не оставляющим после себя никаких материальных следов. Кроме трупа, конечно.

Я не искал его виллу на карте, не спрашивал прохожих. Властная сила толкала меня в нужном направлении, вела к его дому кратчайшим путем.

Вот, я уже стою перед этим мрачным строением, возведенным после пожара Лондона во времена короля Карла Второго. Прохожу в дом прямо сквозь толстую сырую стену. Иду по темным коридорам, через анфиладу роскошно обставленных, но запущенных комнат. Останавливаюсь перед дверью в душевую.

Открываю дверь.

Под душем моются двое мужчин. Моя цель и младший его лет на сорок молодой человек. Старик и юноша. Вот, старик, плотоядно улыбаясь, повернулся к юноше откляченным морщинистым задом и похотливо потерся им о его промежность. А юноша…

Я подхожу к старику и всаживаю нож ему в грудь. Затем вытаскиваю нож, с которого капает густая темносиняя кровь, и втыкаю его ему в грудь еще раз. И еще…

Старик, скрежеща зубами и дьявольски гримасничая, падает и умирает.

Молодой человек садится на корточки и плачет, закрыв руками лицо. Его я не трогаю. Ведь этот юноша, это я сам.

Что это? Ложное воспоминание? Или мечта? Внушенный мне кем-то кошмар? Или указание на то, почему я тут оказался, в этом искусственном лесу.

Мне не надо указывать… я и так знаю.

4

Решил на окружающий мир не реагировать, а мой внутренний мир подвергнуть строгому допросу. Провентилировать память и подсознание. Не удалось.

Прямо у меня над головой соткалось из ничего черное грозовое облако. Хлынул ливень. Засверкали молнии. Одна из них ударила в дерево, под которым я сидел, и расщепила его ствол надвое, обнажив неприглядную пустоту внутри оболочки-коры из папье-маше. Дерево вспыхнуло, мне пришлось искать другое убежище. Нашел. Молния ударила и в это дерево.

Внезапно гроза прекратилась. И я услышал звук прибывающей воды.

Потоп! Если бы это произошло в нормальном лесу, я бы подумал, что где-то прорвало плотину. Через несколько минут вода была мне по горло. Пришлось плыть. Вода отхлынула и исчезла подозрительно быстро.

Стало жарко. Градусов сто двадцать по Фаренгейту.

Откуда ни возьмись, налетели осы с желто-черными брюшками и длинными бордовыми жалами и облепили незащищенные одеждой части моего тела… Начали меня жалить. Я завыл от невыносимой боли, побежал, споткнулся, упал…

Осы пропали так же неожиданно, как и появились. Места укусов не болели.

После жары и ос наступил ледниковый период, я дрожал, умирал, затем появились москиты, слепни, потом из земли вылезли огромные черви, непонятно откуда прилетели летучие мыши-кровососы, притащились шакалы и гиены, тяжело затопал тираннозавр…

Не буду перечислять все прелести моей темницы. Калейдоскоп.

Длились эти ужасы вечность или мгновения – не знаю. Время тут не подчинялось законам природы, а текло или прыгало по чьей-то прихоти.

Но я жил, если конечно мое вымороченное существование в этом лесу можно назвать жизнью. Царапины, раны, укусы, обморожения и переломы заживали удивительно быстро. Существо, у которого я находился в плену, явно хотело продлить мои страдания.

У садистского шоу, главным героем которого я стал, были и зрители. Иногда я слышал рукоплескания, сменявшиеся хохотом и свистом.

Мне казалось, что я вижу этих людей, разгуливающих на костюмированном балу в огромном зале, в центре которого вместо люстры висел на потолке мельничный жернов.

5

Мне недавно исполнилось двенадцать… родители отправили меня на каникулы к Эбигейл, младшей сестре моей бабушки. Ей тогда еще не было и пятидесяти. Жила она в Аллентауне, в небольшом двухэтажном доме в ряду сотен ему подобных домов напротив старого кладбища. На котором был похоронен и ее муж, зверски убитый лет восемь назад при нападении полицейских на протестующих шахтеров. В те прекрасные времена подобные убийства не были редкостью.

Мне нравилось в Аллентауне. В соседних домах жило много моих сверстников, с которыми я быстро подружился, и главное, взрослые не запирали нас на площадках, огороженных высокими решетчатыми стенами, как это было в нижнем Манхэттене, где я жил тогда с родителями. Мы бегали, где хотели, шалили, играли на безлюдных улицах, по которым редко ездили автомобили.

Эбигейл, как мне казалось, мало интересовалась моей жизнью. Кормила меня, следила за тем, чтобы я мыл руки перед едой и полдесятого лежал в постели, стирала и штопала мои вещи… Убиралась, читала, слушала радио, регулярно ходила в гости к своей сводной сестре, жившей на другой стороне реки.

Спал я в маленькой детской спаленке под крышей, на узкой жесткой кровати, а Эбигейл почивала на огромном супружеском ложе в спальне на втором этаже.

И вот… в Аллентауне зарядил дождь.

Крыша нашего дома протекла. И как раз над моей постелью. Эбигейл поставила на мою кровать большое цинковое ведро, а меня погладила по русой голове и сказала: «Завтра крышу починят, а сегодня ты будешь спать у меня, не беспокойся, это нормально. Я никому об этом не скажу».

Вечером послала меня как обычно в душ. Потом заставила надеть пижаму ее покойного мужа, а сама облачилась в непрозрачный пеньар. Перед сном прочитала мне главку из «Квакерской книжки для мальчиков» – «О чистоте, благонравии и благодати».

Кровать в ее спальне была настолько широкой, что между нами простиралась полоса шириной в два ярда.

Я «ни о чем таком не думал» и заснул, как только положил голову на подушку.

А бедная Эбигейл видимо долго боролась с соблазном… через несколько часов сдалась, подползла ко мне, обняла, просунула руку мне в пижамные штаны, нашла мой детский член и яички стала их ласкать. И целовать меня в губы.

Ребенок реагирует на эротику в несколько раз интенсивнее, чем взрослый. Она приносит ему больше радости, и именно поэтому может испугать или вызвать припадок брезгливости, или стать причиной ненависти.

Через какое-то время я проснулся.

В облаке дорогих духов, ласки и любви…

Окруженный колышущимися женскими прелестями (Эбигейл к этому моменту уже разделась донага и меня раздела). Член мой не просто стоял, но грозил разорваться. По всему телу прокатывались волны наслаждения.

Я не испугался и не возненавидел сестру моей бабушки. Я был ей благодарен. И полюбил ее.

Никто никогда не делал со мной ничего подобного. Сверстницы, к которым меня влекло, меня сознательно не замечали… девушки постарше