Я просто не представлял, как буду обходиться без всего этого. Я знал, что не смогу бороться с детишками на траве, носить их на руках по тенистому лесу и поднимать навстречу лучикам солнца. Не смогу дурачиться с ними, подбрасывая их в воздух и подхватывая. Посадив ребенка на колени и катаясь с ним по тротуару, я никак не мог бы восполнить эти потери. Это было совсем не то.

Конечно, все шло к тому, чтобы продать автоприцеп и, наверное, тягач. Они нам уже не понадобятся. Заканчивалась целая эпоха — прекрасное, волшебное время, когда я, подобно большинству людей, воспринимал свое здоровье как нечто само собой разумеющееся.

И что же должно было прийти ему на смену? Что должно было стать нормой для семьи Морган теперь, когда отец прикован к инвалидной коляске? Перед выпиской из реабилитационного центра я должен был заново научиться водить машину, но теперь мог делать это лишь при помощи рук. Управление по делам ветеранов США — государственное ведомство, ответственное за помощь ветеранам-инвалидам — предоставило мне необходимую для этого технику. Сначала я учился в симуляторе. Это капсула, закрытая со всех сторон. Из нее на экран транслируется видео, которое создается на основе движений ваших рук. Вы видите, как вели бы машину, если бы действительно были на дороге.

Вождение с помощью одних только рук не имеет ничего общего с обычным вождением. Ощущение очень странное. Мне казалось, будто машину каждые десять секунд несет вперед, и мой мозг просто не мог сориентироваться и дать телу правильную команду. Я продолжал жать на несуществующую педаль тормоза ногами, которые не слушались.

Потом мне дали настоящий учебный автомобиль, оснащенный простым ручным управлением. К рулю был прикреплен рычаг переключения передач. Нужно было тянуть его на себя, чтобы увеличить скорость, и отпускать, чтобы ехать медленнее. Судя по описанию, ничего сложного, правда? Но потом мне пришлось усвоить, что нужно толкать рычаг от себя, чтобы затормозить. А еще одновременно крутить руль и включать поворотники.

Сначала казалось, что двух рук для этого не хватит.

Вождение автомобиля ужасно изматывало. В нем были задействованы мышцы, не привычные к постоянным нагрузкам такого типа. Когда мне в первый раз удалось проехать небольшое расстояние, мои измученные пальцы и запястья болели. Но в конце концов я все освоил. К сентябрю, примерно через месяц после начала реабилитации, я был признан годным к отправке обратно в большой мир.

В последний раз я был одет в военную форму в тот день, когда случилась авария. Потом я носил лишь халаты или шорты и футболки. В такой одежде меня и выписали из госпиталя, и я в инвалидной коляске покатил к машине, приспособленной для водителя-инвалида. Формально я оставался на действительной военной службе.

В отставку я не выходил и продолжал лелеять надежду, что когда-нибудь каким-то образом снова смогу служить. В авиации меня «отстранили от полетов сроком на пять лет». Это означало, что через пять лет я смогу вернуться в свое подразделение и выполнять прежние обязанности. Даже будучи прикованным к инвалидной коляске, я не сомневался, что все еще могу служить и приносить пользу. Учитывая мой профессиональный опыт метеоролога, я думал, что для меня найдется работа.

Поскольку меня лишь временно отстранили от заданий — а не уволили по состоянию здоровья, — Управление по делам ветеранов не предоставило мне автомобиль, который полагается раненым ветеранам. Я сам оплатил переоснащение своей машины. Установка ручных рычагов на руль стоила тысячу двести долларов. Кроме того, я заказал откидное сиденье, чтобы перебираться из коляски в кабину, — оно обошлось мне в дополнительных пять тысяч долларов. Еще у меня появилось подъемное устройство за четыре тысячи долларов, чтобы затаскивать коляску в машину. Итого более десяти тысяч долларов я истратил на одно только переоснащение автомобиля.

А еще нам пришлось найти дом, в который можно въезжать в инвалидной коляске. Нас ожидали и другие расходы, связанные с моей инвалидностью. Мне становилось все более очевидно, что все эти потребности — бездонный колодец. Но в тот момент, выписавшись из госпиталя, я просто хотел поскорее вернуться к семье.

Мне удалось доехать до нашего временного нового жилья — квартиры, которую Карла сняла в Сан-Антонио. Увидев меня, мальчишки выбежали навстречу. Они хотели, чтобы папа немедленно вышел из машины и поиграл с ними в мяч. Но те времена, когда я мог это делать, безвозвратно прошли.

Даже выбраться из машины для меня теперь было целым ритуалом. Прежде всего я должен был нажать кнопку на панели, вмонтированной в дверцу со стороны водителя. Позади меня раздавался механический лязг, и гидравлическая система открывала заднюю дверцу мини-фургона. Я нажимал вторую кнопку, и маленький подъемный кран вытаскивал коляску, ставил ее на землю и разворачивал, подталкивая к водительской дверце. Я открывал дверцу, отсоединял подъемное устройство и нажимал третью кнопку. Подъемное устройство втягивалось обратно в грузовой отсек, и задняя дверца закрывалась. Я наклонялся и раскладывал коляску. С помощью Карлы я пододвигал ее ближе, поправлял подушку сиденья и, подтягиваясь на руках, выбирался из кабины.

Впервые за много месяцев я оказался дома с детьми. У меня есть фотография, где они все трое сидят у меня на коленях. От пояса и выше моя внешность не выдавала никаких изменений. Я выглядел молодым и бодрым, у меня была твердая линия подбородка, я пытался улыбаться. Но на фото было не видно, что я сижу в инвалидной коляске.

Сынишки были очень маленькими и почти ничего не понимали. Они особо и не помнили, каким я был раньше. В школу они еще не ходили, так что не пережили потрясения, из-за того что я вдруг прикатил в инвалидной коляске на школьный футбольный матч. В этом им повезло. Шок и боль пришлись в основном на долю старших.

Дома были приятные моменты, которых мне так не хватало, — я снова чувствовал себя отцом и играл со своими сынишками. Тогда я осознавал, насколько мне повезло, что я остался в живых. Но было и очень много мрачных периодов — нескончаемых отрезков времени, о которых я не помню ничего, кроме невыносимой острой боли. Я часами терпел сильнейшие мучения. Оказалось, что я почти не могу контролировать свое настроение: в течение нескольких часов я мог переживать счастье, затем злость, отчаяние от боли и снова счастье. Я был растерзан.

Кто на моем месте чувствовал бы себя иначе?

В реабилитационном центре мне сказали, что каждый раз, когда мне нужно будет воспользоваться туалетом, я должен буду ставить катетер. Сначала у меня это просто в голове не укладывалось. «Я так не могу, — сказал я. — Я не буду так жить до конца своих дней». Но на деле выяснилось, что это ужасное испытание — мелочь по сравнению с выкручивающей жилы пыткой — бесконечной болью.

Человек, который совершал прыжки с парашютом, был теперь прикован к инвалидной коляске и испытывал жуткую боль. Она почти не покидала меня, оставаясь жужжащим фоном, который в течение дня много раз взвивался до невыносимых частот. Иногда становилось так больно, что я вскрикивал. Ревел. Выл. Я не мог сдержаться. Это все равно что наступить на острие ножа — ты просто не можешь сдержать крик. Со мной было то же самое, только намного хуже. По дому разносились отголоски моих пронзительных воплей.