Он заорал и пнул со всего размаху ножку стола, к которому была привязана женщина.

— Даже не помнишь, гадина! Кого ты вместе со своей вонючей шайкой унижала? У кого за спиной говорила гадости? Кому на голову ведро с водой, кому кнопки на стул? А? А?

— Что? Химичка?

— Любовь Андреевна! Так ее называй!

— Хорошо, Димочка, хорошо.

— За каждый поступок нужно отвечать.

— При чем здесь она? Димочка, Дима, при чем здесь наша Любовь Андреевна?

— Не смей говорить о ней «наша»!

— Хорошо… Димочка, это было так давно. Мы были детьми. Глупыми жестокими детьми. Это все в прошлом.

— Молчать! Думала, раз за Любовь Андреевну некому заступиться, можно делать все, что захочется?

— Димочка…

— Молчать, я сказал! Ат, ат, теперь, у нее есть защитник.

— Дим…

— Теперь скажи ей. Не мне! Скажи моей первой, настоящей и единственной любви: «Простите меня, Любовь Андреевна». Скажи это, ат, ат, в микрофон! Живо!

— П-простите, простите меня, Любовь Андреевна…

Он обернулся, убедился, что извинения записаны.

— Молодец, Скворцова, — он перешел на шепот. — Теперь покажи мне свой язычок.

— Что?

— Язык высунь!

— Нет, Димочка, не надо, — она заплакала.

— Надо, Маришка…

— Зачем?

— Хоть сейчас он мне и не пригодится. Представляешь, моего друга за что-то арестовали. Нашли кого арестовывать. Дурдом. Представляешь? Так вот, он у полицейских, и мне теперь некому делать пластинку.

— Дима, зачем?

— Затем, что вы и его обижали… Ему тоже нужны твои извинения.

— Зачем ты все это делаешь?

— Да что ты заладила? Зачем-зачем! Я тебе уже сто раз объяснил. Дура непонятливая. Видимо, ат, ты своим наглым мозгом не в состоянии… Короче, незачем пытаться.

Он обошел вокруг стола, медленно провел ладонью от пальцев ног женщины до ее головы, схватил за волосы, запрокинул ей голову.

— Давай язык!

Женщина сжала челюсть.

— Дай, пожалуйста. Я же вежливо прошу. Его отпустят. Рано или поздно он вернется и спросит, нет ли у меня новой пластинки. А я отвечу, что есть. У меня будет все готово. Открой рот! Я измельчу твой поганый язык, вперемешку с твоей подлой кровью, добавлю в смесь и сделаю из них пластинку. Сделаю музыку для друга…

— Не надо, — кричала она через сомкнутый рот.

— Надо!

Он ударил ее кулаком и оттянул подбородок. Он вытащил и свой и ее язык. Ухватил кончик ее языка щипцами.

Женщина завизжала.

Он поднес ножницы.

— Так надо. Сама знаешь, он произнес слишком много обидных слов. И он, ат, ат, должен искупить твою вину.

Ножницы щелкнули.

Он отложил язык и пододвинул вплотную микрофон, чтобы не упустить ни единого крика, ни единого вздоха жертвы.

— Ничего уже не изменить. У каждого поступка есть своя цена, Скворцова. За все приходится ат, ат, платить. Рано или поздно, — он ударил по столу. — Громче! Скворцова, кричи громче!

Когда запись была закончена, он отложил ножницы, вытер руку от крови волосами женщины.

— Вот так, Маришка. Искупление кровью. В нашем с тобой случае поступкам цена — кровь. Иначе никак.

Он положил язык жертвы в банку с раствором и плотно закрыл сверху крышкой.

— Сберегу его для друга.

Он написал на крышке «Скворцова» и поставил банку на полку рядом с такими же пустыми банками, подписанными маркером.

— Радуйся. Теперь даже после смерти твои стоны останутся со мной навеки. А твоя плоть и искренние раскаяния, ат, ат, они будут прекрасным дополнением к твоим извинениям моей Любови Андреевне. Миссия выполнена.

Он передвинул каталку и развернул ее так, чтобы было удобнее переложить на нее женщину.

— Я наклоню стол, постарайся, пожалуйста, не свалиться на пол. Ты такая тяжелая, не хочу еще раз спину сорвать.

Он переложил женщину на каталку и подвез к вращающейся деревянной платформе.

— Нет-нет, — он испугался. — Нельзя! Только не теряй сознание.

Он бросил все, подбежал к верстаку, схватил аптечку, вытрусил содержимое на пол и отыскал пакет с лекарствами.

— Вот!

Он вытащил пузырек с нашатырем, оторвал пробку, вернулся к каталке и подставил женщине под нос.

— Нюхай!

Он вернулся к верстаку, открыл ящик, судорожно отыскал шприц с обезболивающим, подбежал, сделал укол пленнице и постучал ее по лицу.

— Эй! Очнись! Ты должна видеть. Так неинтересно. Ты же должна оценить.

Он ускорился.

Убрал микрофон, перебросил файл с извинениями и криками в редактор обработки звука. Наспех составил два звукоряда, соединил с ранее записанным своим посланием и нажал сохранить.

— Терпи, Маришка. Еще чуть-чуть.

Он подбежал к рубильнику, потянул его вниз и включил станок, попутно чертыхаясь и проклиная свой заторможенный старый компьютер, на мониторе которого едва ползла синяя строчка с уведомлением, что новый трек загружается.

Платформа начала вращаться.

— Скворцова, только не отключайся. Маришка!

Полоска загрузки замерла на цифре девяносто девять процентов.

— Ну же! Скорее!

Наконец на мониторе высветилось сообщение о том, что загрузка файла завершена. Мышь щелкнула по значку «продолжить».

— Успел!

Он закрепил каталку на вращающейся платформе.

— Маришка, теперь смотри…

Игла медленно поползла вниз, приближаясь к коже жертвы, чтобы прорезать на теле борозды.

Женщина закричала, но изо рта вместо крика вырвалось бульканье и поток крови.

— Ну вот, Скворцова. Теперь твои извинения приняты. Ты, ат, ат, прощена мной.

«Прощена!» — повторил он и закружился в праздничном вальсе под монотонный гул мотора чудовищного станка, нарезающего глубокую расходящуюся спираль.

Когда дорожка была записана, он выключил станок, нажал на компьютере «Завершение работы», отключил монитор и достал из коробки пилу.

— Теперь можешь спать, Скворцова Маринка, — сказал он.

Женщина не ответила. Она беззвучно лежала, едва дыша. Смотрела сухими глазами на потолок, захлебываясь собственной кровью.

Он натянул целлофановый комбинезон и бахилы. Надел маску, капюшон, очки и перчатки, чтобы не испачкаться в крови.

Воткнул вилку в розетку, проверил, работает ли инструмент, и плавно, уверенным движением, провел острым лезвием по шее беспомощной женщины.

— Вот и все.

Он разделся, снял испачканный комбинезон. Выдернул шнур из розетки и положил пилу на стол.

— Все, — повторил он и с наслаждением выдохнул.

Сложил тело женщины в пакет, туда же бросил ее голову и свой целлофановый костюм. Завернул пакет в одеяла, сверху намотал покрывало и брезент.

— Спи спокойно. Завтра поедем, а сегодня отдыхай.

Он перетянул сверток веревкой и оттащил его в угол.

— Скоро вернусь, приберу за собой, — пообещал он стенам, выключил свет и поднялся по ступеням из бункера.

Он закрыл дверь, поправил маскировочные доски и разбросал мусор на тропинке, чтобы скрыть следы.

Он прошел вдоль коровника, насвистывая веселую мелодию, и зашел к своим свиньям.

— Не помешаю?

Он подошел к загону.

— Лала, беги, беги к папочке, моя радость. Ат, ат, красавица. Дай почешу животик.

Хрюшка повалилась