Аббат сердито оттолкнул графа.

– Крест честной! Да я вижу, ты не прочь обратить меня в данника, Фульк? Всем известно – если что-то хоть на миг прилипло к твоим ладоням – того уже не отодрать.

Но Фульк Рыжий был настроен благодушно.

– Где же Пипина? А, она непременно придет к мессе в церкви в селении. Что же тогда мы здесь топчемся? Я привез ей племянника. Гляди, отче! Узнаешь ли ты моего сына Ги? Что скажешь? Вылитая Деленда – упокой, Господи, душу моей первой супруги.

Ирминон торопливо собирал своих монахов, чтобы поспешить в деревенскую церковь, распорядился захватить монастырскую дарохранительницу, хоругвь аббатства. На сына Фулька он глянул лишь мимоходом. Правда, на мгновение задержался, когда юноша с почтительным видом подал ему оброненный посох, а затем скромно опустился на колено, испрашивая благословения.

– Во имя Отца и Сына и Святого духа… – наскоро сотворил знамение аббат.

«Они с отцом похожи не больше, чем дубовый пень и хрупкая ольха. Вот разве что нос, этот крупный нос с горбинкой от Фулька. Да и в посадке головы чудится что-то».

Он отечески положил руку на черные, слегка вьющиеся волосы юноши.

– Идем, сын мой. Гляди – уже процессия с зеленью выстроилась за селом. Надо их встретить у храма.

Аббат Ирминон был доволен тем, как чинно шли монахи. Хоругвь с шитым золотом изображением святого вилась по ветру, блистали драгоценные кресты, каноники с дымящимися кадильницами выступали по сторонам и во главе шествия. Ирминон, важный и полный достоинства, отряхивая с полы парадной ризы только сейчас замеченную овечью шерсть, возглавлял процессию. За ним попарно двигались монахи и каноники – все сплошь в островерхих клобуках, смиренно опустив очи и спрятав руки в широкие рукава сутан. Даже Фульк с его людьми присмирели и тоже держались чинно из уважения к таинству.

Деревенская церковь высилась в самом центре селения. Это было удлиненное высокое строение из стоймя поставленных мощных дубовых стволов с покатой просмоленной тисовой крышей, с небольшой, увенчанной крестом колоколенкой наверху. Крест был покрыт позолотой, розовеющей в первых лучах солнца, как и резные коньки. Над вратами храма, к которым вели деревянные ступени, располагалась галерея, деревянные арки которой опирались на замысловатые колонны в виде статуй святых с длинными бородами, которым деревенский резчик придал сходство с древними волхвами, на которых, по его представлению, и должны были походить отцы церкви. Вход в церковь был украшен гирляндами зелени, и нежный аромат свежесрезанных стеблей смешивался с запахом сухого дерева и пропотевшей крестьянской одежды.

Когда процессия из Гилария-в-лесу приблизилась по склону к церкви, с другой стороны показалась темная стайка сестер из старой башни Девы Марии. Они уже почти приблизились к лестнице, когда Фульк вдруг схватил сына за руку и устремился вперед, смешав, к великому неудовольствию Ирминона, стройные ряды монахов.

– Приветствую тебя, сестра! – вскричал он, шагнув к одной из монахинь, и, когда та остановилась, сделав жест другим монахиням продолжать движение, почтительно склонил голову, а затем подтолкнул вперед сына. – Видишь, я привез с собой Ги. Каков молодец! Клянусь мечом, пришло время совершить то, что мы задумали с тобой много лет назад, и обвенчать их с Птичкой Эммой.

Графиня Байе Пипина ласково улыбнулась племяннику и протянула руку для поцелуя. Это была высокая, стройная женщина с таким же, как у Фулька, усеянным веснушками лицом, но с более тонкими чертами, еще не утратившими следов былой красоты. В ней текла благородная кровь – и это становилось ясно каждому, кто лишь раз взглянул на Пипину. Вся с ног до головы в черном, лишь голову окутывало белое полотняное покрывало, концы которого были заброшены за плечи и мягкими складками обрамляли рано постаревшее лицо. Среди других монахинь она выделялась редкостным украшением – на ее груди покоился сверкающий синими молниями сапфировый крест – дар ее былой царственной подруги королевы Теодорады.

– Благослови тебя Господь, Ги, мой мальчик. Последний раз я видела тебя еще ребенком. Говорят, все эти годы ты воспитывался в аббатстве великого святого Мартина Турского?

И не успел юноша подняться с колен и ответить, как его отец уже загремел:

– Да, это я имел безумие отдать его туда, когда вторично женился на Росциле из Лоша. И что, по-твоему, удумал этот щенок? Он пожелал стать каноником, монахом в длинной юбке. Словно ему и дела нет до воли отца и продолжения рода Анжельжер!

Юноша с достоинством поднялся с колен.

– Я очень люблю и чту вас, отец. Но нашего Спасителя я люблю больше вас, больше всего земного, больше спасения своей души. И лишь ему я бы хотел служить. А что до продолжения рода, то мои братья, сыновья графини Росцилы – Ингельгер и малыш Фульк – могут исполнить то, от чего я отказываюсь ради служения нашей святой матери Церкви.

– Ты слышишь, сестра! Слышишь ли ты? Я силой привез его сюда, он же всю дорогу скулил, что уговорит тебя и отца Ирминона не соглашаться на союз, каковой он считает греховным кровосмешением.

На лице Пипины из Байе появилось выражение разочарования и грусти. Она внимательно вглядывалась в красивое лицо племянника. Как и настоятель Ирминон, она не могла не отметить, как мало похожи отец и сын. Ги был почти на голову выше отца, у него была смуглая гладкая кожа и черные миндалевидные глаза его матери, которая считалась первой красавицей Анжу. Когда-то она тоже хотела стать монахиней, но влюбленный Фульк похитил ее из монастыря, где она готовилась принять постриг, и насильно женил на себе. Говорят, после брачной ночи его лицо было исцарапано, как после схватки с дикой рысью.

Позже она, разумеется, смирилась, но жила, несмотря на внимание и ласку супруга, в постоянной тоске. Она умерла от родов, и Фульк предался неистовой скорби. Лишь спустя десять лет он вторично предстал перед алтарем с другой женщиной, что само по себе в это время скорых браков и нередкого многоженства было свидетельством его любви. И вот теперь, словно в насмешку, сын любимой женщины тоже пошел наперекор его воле и устремился к служению Богу. Пипина понимала гнев старшего брата, но в то же время видела и непреклонную решимость на лице Ги. Даже в том, что он остриг волосы короче, чем было принято в миру, и носил темную одежду монашеского покроя, чувствовалось стремление удалиться от суеты.

Пипина осторожно взяла узкими ладонями руку юноши.

– Твои братья, Ги, еще малые дети, а Эмме уже необходим муж и защитник. И она ждала все эти годы, твердо зная, что однажды ты явишься к ней как жених и вы обменяетесь обетами перед алтарем.

Ги резко вскинул голову.

– Вы говорите это лишь как мать Эммы. И, видит Бог, я не понимаю, почему такая святая женщина, как вы, всецело посвятившая себя служению Господу и его Пречистой Матери, не хочет понять, в какой грех стремится ввести Эмму. Ведь наша святая матерь Церковь выступает против союзов мужчин и женщин, связанных родственными узами ближе седьмого колена.