С луга долетали звуки рожков и нестройного пения.

Ги печально вздохнул. Рядом монотонно бормотал молитвы брат Тилпин.

– Господи, спаси и помилуй! Если они уже сейчас так спорят, то что станется, когда они как следует хлебнут вина!

Поймав взгляд юноши, монах тут же заговорил о том, что ему не следует брать Эмму Птичку в жены, ибо это великий грех, поскольку девушка – избранница Господа и ей уготована иная судьба. Он многословно убеждал сына графа не вступать в кровосмесительный союз, а посвятить себя, как он и намеревался, служению Всевышнему, поскольку близится время Страшного суда и негоже будет юноше предстать перед Судией с таким грехом на душе, как союз с близкой родственницей. Ги обращал на него внимания не более, чем на надоедливую муху, невзирая на то, что помнил брата Тилпина еще с младых ногтей, когда тот водил его в скрипторий монастыря, благоговейно разворачивая перед мальчиком древние манускрипты. Он только встряхнул головой, когда монах оставил его в покое и с криком кинулся в сторону костров, заметив, как блаженный Ремигий, сунувшись с куском лепешки за каплющим с туш жиром, не выдержал жара и принялся затаптывать жгучие угли.

Возле ближней ограды разложил свои товары пришлый коробейник. Деревенские кумушки восхищенно ахали, разглядывая его немудреный товар – медные нашейные гривны, ожерелья из клыков волка, оберегающие от дурного глаза, вырезанные из древесного корня чаши, оловянные фибулы, бусы из синих стекляшек, костяные амулеты, пряжки для сандалий и поясов. Лоточник обменивал свои сокровища на яйца и кровяные колбасы; булавку с блестящим стеклышком променял на новое топорище, а один из воинов Фулька, под дружный хохот, купил для своей милашки за полдинария костяную пряжку для волос. Ги тоже подошел к торговцу. Лоточник глухо и нетерпеливо мычал, на пальцах объясняясь с покупателями, но обычного азарта купца, у которого идет торговля, в нем не чувствовалось. Юноша даже заметил, как одна из деревенских красоток, с заплетенными едва ли не от висков толстыми косами, тайком стащила с лотка медную пряжку. Коробейник, озираясь по сторонам, этого даже не заметил. Не долго разориться, если так обращаться с товаром. Кроме того, в своей лохматой волчьей безрукавке, доходившей до бедер, с голыми, мощными, как столбы, ногами, перевитыми до колен ремнями грубых башмаков, возвышающийся почти на голову над всеми окружающими, этот коробейник больше напоминал лесного грабителя, чем мирного франка-торговца.

Когда Ги стал перебирать товары в коробе, женщины вокруг притихли, глядя на него с насмешливым любопытством. Ги же, выбрав наугад головную повязку из кожи с посеребренными чеканными лилиями из бронзы, спросил:

– Сколько?

Немой торговец молча растопырил ладонь с кривыми грязными пальцами.

– Пять динариев?

Ги решил, что это, пожалуй, слишком дорого для столь суетной вещи, и, хмыкнув, бросил побрякушку обратно.

В тот же миг он увидел, как маленькая белая ручка скользнула из-за его спины в короб. Он вздрогнул. Рядом с ним стояла Эмма, лукаво поглядывая на него и перебирая содержимое короба. Ги видел ее опущенные пушистые ресницы, темные и загнутые на концах, точеный нос, мягкую ямочку улыбки на щеке и снова испытывал странное волнение, словно не будучи в силах сделать вздох из-за пылающего в груди жара.

Девушка какое-то время перебирала товар, а затем взяла в руки браслет из позолоченных навитых спиралью колец, оканчивавшихся змеиными головами со стеклянными бусинками глаз, и посмотрела сквозь него на солнце.

– Дева Мария! Как хорош! И что ты хочешь за него, бродяга?

Хмурый лоточник, тяжело глядя на нее из-под спутанных волос своими желтыми рысьими глазами, растопырил обе ладони, а потом добавил еще пятерню и два пальца.

– Семнадцать? Ты требуешь семнадцать динариев? Да тебя стоит высечь, проклятый разбойник!

В первый миг Ги лишь удивился, что эта девушка так быстро считает, но уже в следующее мгновение, торопясь, словно опасаясь не успеть, принялся отсчитывать деньги. Однако преподнести своей сияющей невесте браслет он не успел. Бог весть откуда взявшийся Вульфрад-кузнец выхватил у девушки сплетенных змей, легко согнул их и переломил пополам, действуя одними огрубевшими пальцами.

– Что ты наделал, медведь! – вскричала девушка.

Вульфрад, не глядя на нее и не сводя с Ги насмешливых глаз, проговорил:

– Ты зря волнуешься, Птичка. Я выкую тебе украшение куда красивее. Эта штука не стоит и ломаного гроша.

У Ги кровь зашумела в ушах.

– Таких псов, как ты, следует подвешивать на дыбе и разводить под ними костер, чтобы хорошенько прокоптить их тупые мозги!

– Уж не ты ли, графский пащенок, святоша, намерен угрожать мне, свободному франку?

Эмма испуганно бросилась между ними. Девушка-воровка со светлыми косами, завидев, что позади Ги выросли грозные силуэты ратников его отца, затараторила:

– Смилуйтесь, благородный господин! Просто Вульфрад с утра выпил. Он зажиточный человек и вернет вам деньги работой или товаром. О, будьте милосердны, молодой сеньор!

Хриплый рев оглушил их, прервав спор. Дородный монах, рядом с которым восторженно прыгали двое белоголовых малышей-близнецов, весь багровый от напряжения, дул в старинную медную трубу, раструб которой являл собой как бы разверстую пасть чудовища. Громогласные звуки этого инструмента должны были послужить сигналом к трапезе. И тотчас успевшие проголодаться люди со всех сторон хлынули к выстроенным у ручья «покоем» столам.

Эмма с трудом стряхнула лапищу подхватившего было ее под локоть Вульфрада и, улыбнувшись Ги, повела его к ручью. Здесь уже действовали сословные разграничения, которые как бы на время стирались во время праздника. Хотел того Вульфрад или нет, но он вынужден был расположиться за одним из боковых столов, где все еще хмурясь и не обращая внимания на щебетание своей светловолосой заступницы, гневно вонзил зубы в свиной бок. Ги и Эмма прошли за верхний стол, где восседали граф, графиня Пипина, настоятель и его ближайшее окружение. Сюда от костров подавались лучшие куски жаркого, им первым подносилось вино. Эмма сидела подле матери, среди державшихся особняком монахинь. Они уже испробовали душистого графского вина (сам Фульк, подшучивая, заставил каждую осушить по доброй чаше), раскраснелись и, оставив обычную чопорность, пересмеивались и болтали. Среди пожилых благочестивых сестер было две-три еще совсем молодых, и дружинники графа оживленно обменивались с ними двусмысленными шутками. Одна графиня Пипина держалась с достоинством дамы, воспитанной при дворе Каролингов. В скорбном и строгом взгляде этой тихой женщины было нечто такое, что внушало невольное уважение и не позволяло лихим воякам развязывать языки за столом. Даже манера есть выдавала истинное благородство графини – она брала пищу самыми кончиками пальцев, жевала медленно, с достоинством, словно такие обильные пиршества приходились ей вовсе не в диковинку. Большинство же присутствующих ели так, словно задались целью продемонстрировать мощь и объем своих желудков. Они хватали мясо руками, разрывая его на куски, шумно чавкали и выплевывали кости, заглатывали огромные куски. Жареную баранину заедали копченым лососем, красную морковь грызли вперемежку с мочеными яблоками, бросив в рот горстку соли, закусывали ее грудкой каплуна, за которым следовали мед в сотах и зелень салата, а также приправленный тмином мягкий сыр. Особенно усердствовали косматые жители лесных деревень. Монахам даже приходилось следить, чтобы они, урча, как звери, не затевали драк из-за всякой луковицы либо куска кровяной колбасы.