Когда я остановилась передохнуть почти на вершине, в небе развернулись оранжевые и желтые полосы. У вершины холма лежал огромный плоский камень. Сзади в нем было выдолблено что-то вроде ступеней, так что я забралась на него, чтобы получше рассмотреть окрестности. Подо мной в сгущающуюся тьму уходил крутой склон холма. Закат здесь выглядел совсем по-другому. В лесу он был неторопливым завершением дня, свет сеялся, распадался и снова распадался, сотни раз, разделенный деревьями. Тут солнце, казалось, могло захватить тебя с собой, поджечь и утащить вниз, на другую сторону мира. Когда солнце склонилось, начало по-настоящему холодать. Я обняла себя за колени и тесно прижала их к груди. Я была совсем одна, приближалась ночь. Поблизости не было даже пустого дерева, чтобы укрыться. Конечно, я ни за что не найду тепла настоящей семьи в таком суровом месте, что бы ни говорил Тень. Здесь им и не пахло.

– Дура, дура, – сказала я и отвесила себе пощечину, тяжелую, как сделал бы Мик.

Щека заныла, из глаза потекло.

Перестань. Прекрати. Глупая сучка. Зачем ты так делаешь?

Тень внезапно оказался рядом, и голос у него был испуганный.

– Потому что чувствую себя такой тупой, такой дурой, что вот так убежала. Не называй меня сучкой. Так нечестно, ты как Мик. Я сейчас могла бы сидеть у Элейн, есть ее тосты с бобами, пялиться в телевизор с тарелкой на коленях, вместе со всеми. А вместо этого я, наверное, замерзну насмерть. Барбара мне сказала, что я не должна больше убегать, чтобы такого не случилось, а теперь так и будет. По крайней мере, у Элейн нам было бы тепло.

Я поежилась, плотнее запахнула свое тонкое пальто и подтянула колени еще ближе к подбородку. Тепло дня, накопившееся в камне, на котором я сидела, быстро уходило.

Она не хотела, чтобы ты приезжала. Вот тебе правда.

– Откуда ты знаешь? Может, хотела.

Ты мне сама сказала.

– Да, теперь вспомнила. Сказала. Но было бы лучше, чем все это, и мои настоящие мама с папой ни на шаг не стали ближе. Ты меня повел не по той тропинке. Теперь я совсем одна.

Нет, не одна. Я же здесь.

– Но не на самом деле, ведь правда? Не как другой человек, так что это не одно и то же. У тебя нет живота, ты мне сам сказал. Значит, ты не можешь проголодаться. Не можешь почувствовать, как тут холодно.

Он не ответил. Сначала я подумала, что он обиделся, как всегда, когда я упоминала, что у него беда с частями тела, хотя иногда он сам об этом говорил. Я чувствовала его присутствие как часть наступавшей ночи. Но только острее; он даже в темноте был тенью, если так бывает.

Я обернулась.

– И…

Я никогда раньше не видела его отчетливее, и он оказался меньше, чем я думала. Впервые я разглядела серые дорожки от слез на его испачканном лице. Волосы у него были мягкие, пушистые, – но как-то болезненно, не как у цыпленка, – местами они редели, а кое-где виднелись проплешины. Темное пятно вокруг его рта, которое я замечала раньше, на самом деле было толстым слоем засохшей грязи. Его босые ноги свешивались с края камня, бледные подошвы болтались в воздухе.

Он тоже дрожал.

Могу. Я его чувствую, он у меня в костях. Я всегда чувствую холод. Он никуда не уходит.

Я медленно выдохнула. Потом вдохнула и снова выдохнула, а потом соскользнула с камня, и перед глазами у меня взорвались звезды, а в ушах загрохотало, словно поезд, который должен был меня увезти, мчался мимо моей головы. Я упала, никакого сомнения, свалилась с высокой скалы, мягкая и вялая, как мертвая. Падая, я пришла в себя, ободрав руку об острый камень. Тень уже добрался до подножья холма и ждал меня в траве. Не знаю, сколько я пролежала; сырая трава поднялась вокруг меня, как могила. Когда я очнулась, солнце погрузилось под землю, виден был только его краешек.

С чемоданом стало попроще, когда мы понесли его вдвоем. Не может же быть, что я просто вдруг стала сильнее. Вместе у нас получалось легко. Я сунула руку в карман пальто и нашла леденцы, прощальный подарок от детей с улицы. Запихнув по кубику за щеки, я снова тронулась в путь, высасывая из леденцов сладость.

Вскоре впереди показались огни.

– Смотри! Смотри! – крикнула я и, спотыкаясь, побрела к ним.

Подойдя ближе, я увидела, что это окна, горящие в огромной коробке дома, окруженного стеной с каменной аркой. Я побежала, чемодан заколотил меня по бедру. У арки я остановилась.

Здесь, сказал Тень.

В сумерках я разглядела каменное лицо, вырезанное в изгибе арки. Листья, выходившие у изваяния изо рта, напоминали внутренности, которые вытащили и разложили по щекам. Но тела под ним не было; только пустая открытая арка с металлическими столбами по обе стороны, где когда-то висели ворота. Я постояла в изумлении, потом повернулась к Тени, державшемуся рядом.

– Нет, не может быть. Здесь живет Том. Он мне рассказывал об этом лице, называется Зеленый Человек.

Ну уж не знаю, что это значит. Сюда я и намеревался прийти. Может быть, то стихотворение, которое ты все время читаешь, сбило меня с толку.

– Может быть, я все равно смогу тут ненадолго остановиться. Снова его увидеть. Он говорил, чтобы я пришла в гости. Я просто поздороваюсь, может, они позволят нам переночевать.

Я не могла с собой совладать, в моем голосе звучало волнение.

Я обернулась, но Тень исчез. Я что, действительно возвращаюсь домой? Может быть, может быть. Но почему я слушаю Тень, я же думала, что он идиот, он вечно меня запутывает. И все-таки одна мысль, что Том или даже мои родные могут оказаться за этими стенами, заставляла меня дрожать от волнения. Кто бы ни обитал в доме, я должна была рискнуть – и, возможно, быть отвергнутой. Я должна была сделать это немедленно. Я немного потянула время, потом вдохнула поглубже и прошла под лицом Зеленого Человека. Ощущение было какое-то страннное, словно я проходила под этой аркой целую вечность, словно уже миллион раз это делала.

Ты сбежала! Я так радовался, увидев, что тебя не унес внутри тот поезд.

Я слышал, как люди садились в поезд и под вой гудка уносились к смерти. Это было уже после меня, но я однажды краем глаза видел такое: мальчика моих лет, которого вдавило в угол вагона. Он был так похож на меня при жизни; по-моему, так я его и нашел. Веснушки, размером с жемчужинки, разбросанные по его носу, темнели на бледной-бледной коже. Смерть не ждала тебя после поезда, но ждало что-то другое, что я не мог толком ни разглядеть, ни понять. Ты потерялась бы на долгие, долгие годы, это точно. Хотя я не уверен, что так, как сейчас, лучше. Твоя судьба раскручивается слишком быстро для меня, Руби.

На этой стороне тебя ждут. Смотрят. Строят планы. Жаждут погрузить пальцы в тебя. То, что они мертвые, само по себе их не остановит.