все было дурно. Она вечно насмехалась над «ученой портнихой», над приютом, над «диплоном», как она выражалась.

Скромной, неиспорченной девушке со школьной скамьи было невыносимо в этой обстановке. Наташе особенно жалко было девочек. Они, как и мастерицы, должны были, не разгибая спины, работать с восьми часов утра до восьми вечера. Но обыкновенно, когда было много работы, они сидели до одиннадцати-двенадцати. А после еще убирали мастерскую. От хозяйки, от мастериц они получали толчки, щипки; их драли за уши, за волосы; все это они должны были терпеливо переносить. Наташа с жалостью и состраданием поглядывала на двух девочек, Лену и Надю. Они были такие худенькие, бледные. У Лены не было родителей, а у Нади мать жила где-то далеко, в деревне, и заступиться за девочек было некому. Лена, стриженая, с большими глазами, была совсем глупенькая и не способная к шитью: что ей ни дай, все сделает не так… Ей попадало постоянно. Наташа особенно жалела Лену: она напоминала ей собственное детство, поступление в приют, ее сиротскую долю… Другая девочка, Надя, работала бы недурно, да была ужасная копуша и все делала очень медленно.

Наташа сначала пробовала их учить, показывала, помогала втихомолку. Но мастерица увидала и закричала на нее:

— Что вы нянчитесь с этими тупицами! Это не ваше дело! Вы своей-то работы делать не умеете!

Хозяйка тоже рассердилась и резко сказала:

— Пожалуйста, Наталья, вы у меня не смейте миндальничать с девчонками! Нечего их баловать! Они зазнаются и избалуются…

Бедные девочки сразу полюбили новую мастерицу, льнули к Наташе, старались ей во всем услужить. И постель стлали, и сапоги чистили, и подавали — то одно, то другое. А она могла приласкать и ободрить их только украдкой… Но и это было для них просветом в их тяжелой жизни.

Хозяйка была просто какое-то беспощадное чудовище… Она плохо кормила мастериц и девочек. Она жила только для наживы, для барышей, которые тратила на своих беспутных сынков, тянувших из нее, как говорится, последние соки. Свои неудачи она вымещала на других. Наташу она невзлюбила сразу, называла ее «барышней», «белоручкой», постоянно попрекала «панционом».

Наташа терпела… Да и куда ей было деваться? По воскресеньям она ходила в свой приют. Однажды заикнулась было о своей жизни начальнице, но та недовольно ответила: «Привыкать, Петрова, надо. На своих ногах — это не то, что в приюте, в тепле да в холе… Что делать — терпи, учись! И хуже тебя живут».

Симпатичнее других в мастерской была Настенька, вторая помощница. Это была маленькая блондинка, веселая и разбитная. Вся цель ее жизни была — погулять, попить, поесть… Она постоянно куда-то рвалась, убегала по вечерам и придумывала всевозможные способы, чтобы обмануть хозяйку.

— Вы, Наташа, не обращайте на них внимания… Пусть бранятся. Пойдемте со мною вечером гулять. Тут у одной подруги будет вечеринка, весело!..

— Нет, нет… Я боюсь. Я не привыкла. Я никуда не пойду… И дядя мой не любит этого, — боязливо отвечала Наташа.

— Эх, вы, тихоня! Этак все и будете скучать… И молодость пройдет без радости.

— Я гулять не люблю, боюсь. Я обещала дяде не гулять, — возражала девушка.

— Ну, значит, ты мне не товарка, — со смехом отвечала веселая Настенька.

Однажды, вскоре после поступления в мастерскую, Наташе сказали, что к ней пришел монах и стоит на лестнице. В квартире девушки принимать никого не смели.

Наташа накинула платок и выбежала на черную лестницу. Здесь было темно, грязно, пахло помоями. У грязного, закопченного окна стоял Николай Васильевич. Наташа подбежала к нему, он молча взял ее за руку:

— Как ты похудела, Наташечка…

Девушка ничего не ответила, только тяжело вздохнула…

— Ну, что же, как тут?

Наташа порывисто обняла дядю Колю за шею, припала к нему на грудь и горько зарыдала:

— Ужасно, ужасно, дядя Коля… Другим девочкам очень плохо. Их тут много… Как с ними обращаются!.. И я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь… Я мучаюсь за них. У меня душа изболелась… Потихоньку их ласкаю, помогаю… Мне достается… Так тяжело!.. Эта маленькая Лена… Не могу видеть этих мук. Их тиранят, дядя Коля…

— Наташечка, милая, успокойся. Уйди, найдешь ведь место-то…

— Куда я уйду! Я ведь ничего не знаю… А девочки-то как же тут останутся? Какие жестокие есть люди!.. Наша хозяйка, старшие мастерицы… Они забыли все человеческое!.. Ужасно, ужасно здесь, дядя Коля…

— Зачем ты так беспокоишься? В этих мастерских почти везде так… Немного есть хороших-то хозяек, Наташечка, — говорил Николай Васильевич.

Наташа устремила на него полный ужаса взгляд и спросила, точно во сне:

— Неужели везде так? Что же делать, дядя Коля? Как помочь этим бедным девочкам? Как спасти их от этой жизни, от побоев, от несправедливости? Как сделать, чтобы мастерицы были добрее? Чтобы хозяйка была справедливая? Как это сделать?..

— Наташечка, милая, всех ведь не переделаешь… И всем не поможешь…

— Так тяжело, дядя Коля… Вы подумайте, эту девочку, Лену, говорят, хозяйка ударила по голове утюгом. Я бы не стерпела. И все молчат. Кто за них заступится? У меня сердце кровью обливается…

— Ну что ты так мучаешься, Наташечка? Добренькая ты… Что же мы может сделать — такие слабые, беспомощные? Лучше уйди отсюда.

В это время из мастерской стремительно выбежала девочка и испуганно прошептала:

— Наталья Сергеевна, вас хозяйка хватилась… Сердится… Кричит…

Наташа торопливо простилась с дядей и бросилась в мастерскую.

— Что же вы баклуши бьете? Работать, так работайте… А не то убирайтесь вон, — грозным окриком встретила ее хозяйка. Наташа покорно села на свое место и принялась за оставленную работу.

— Что это еще за монахи к вам ходят? — сердито спросила хозяйка.

— Это мой дядя, — ответила Наташа…

— Нечего тут в будни шляться… На то праздники есть.

Вскоре после этого случилось в мастерской тяжелое происшествие. Хозяйка рассердилась на одну из девочек и ударила ее: у этой девочки, Саши, сломалась в руках иголка; отломанный кусочек попал в глаз и там застрял. Раздался пронзительный крик на всю мастерскую. Наташа бросилась к бедной девочке и, не помня себя, закричала:

— Не смейте вы, не смейте так обращаться, так тиранить девочек! Я пожалуюсь на вас! За что они должны это терпеть?!

Все притихли. Видно было, что собирается гроза…

— Вон из моей квартиры! Вон! — закричала хозяйка и повыбрасывала Наташины вещи на лестницу.

Девочку отвезли к доктору и приказали ей говорить, что она сама обломила иголку.

А Наташу пожалела и приютила на время дворничиха, сердобольная женщина, жена старшего дворника того же дома, где они жили.