Иван усмехнулся. Он понял – дело не в панике, просто Зайцев думает посадить самолет на основные стойки шасси: маневр, чуть более безопасный для пассажиров, зато почти стопроцентно смертельный для пилотов. При посадке самолет приземляется сначала на основные ноги, и Зайцев со своим колоссальным опытом сумеет чуть-чуть продлить время до того, как нос ударится о полосу и убьет его, тем самым слегка погасив скорость. А дальше останется положиться на судьбу, развалится самолет на куски или просто закрутится.

Никакой паники Лев Михайлович не боится, под ее предлогом он просто хочет удалить экипаж из кабины и спасти им жизнь. Что ж, можно сделать вид, будто не понял его планов, и отправляться на борьбу с воображаемой паникой. Интересно только, какой предлог Зайцев придумает для своего бортинженера.

– Хотите на основные ноги посадить? – спросил Иван, понизив голос.

Лев Михайлович усмехнулся:

– Догадался все-таки?

– Не бином Ньютона.

– Что думаешь?

– Явных преимуществ нет, но… – Иван замялся, не зная, как поделикатнее сказать человеку, что он этого маневра не переживет.

– Но-но… Просто на брюхо я сажал бы без вопросов, но у нас-то стойка торчит, и с размаху плюхнуться на нее вообще-то так себе идея.

– В любом случае я свое рабочее место не покину.

Зайцев улыбнулся:

– Не дури, Ваня. Ты молодой, вся жизнь впереди.

– Это неважно.

– Прекрати, пожалуйста! Папа пожил, стихи на музыку положил… Все нормально, бессмысленные жертвы никому не нужны. Как и лишний вес в кабине, между прочим.

Иван покачал головой:

– Ответ отрицательный.

– Ты что, негодяй, думаешь, я не сумею посадить самолет?

– Никак нет, Лев Михайлович. Просто подстрахую.

Зайцев фыркнул:

– От чего ты меня страховать собрался? Чтоб я в ад случайно не попал?

– Так точно. – Иван крепче взялся за штурвал.

Из люка по-прежнему слышались удары и брань Павла Степановича, судя по всему, дела у него шли не очень хорошо, механизм распора отказывался повиноваться.

Страха не было, только досада оттого, что придется умереть из-за какой-то ничтожной заевшей железки.

Подумалось, что Зайцев, наверное, страшно хочет покурить, но не считает возможным в таких сложных условиях передать управление второму пилоту хотя бы на десять минут. Что ж, на его месте Иван поступил бы так же.

Завершалась первая коробочка. Лев Михайлович потребовал показания топливомеров. Заглянув на стол бортинженера, Иван обнаружил, что в баках остается та самая командирская тонна и еще шестьсот килограммов. Слишком много для безопасной посадки, значит, придется заходить на второй круг, а судя по темпу расхода топлива, и на третий. Иван радовался отсрочке, но в то же время и хотел, чтобы все уже случилось.

– Высота пятьсот, курс семьдесят четыре, – продублировал Зайцев команду диспетчера и улыбнулся, – ничего, Ваня, пройдем ниже нижнего и сядем нежнее нежного.

– Так точно, Лев Михайлович.

– Слушай, – вдруг засмеялся командир, – а я как раз на днях читал внуку «Денискины рассказы», там парень угнал мопед и не знал, как остановиться. Нарезал круги по двору, а ребята ему кричали: «Езди, пока бензин не кончится». Мы сейчас в точно такой же ситуации.

– Да уж.

– Ты подумай, сплошные знаки судьбы. Рассказик этот, потом вы про лишнюю тонну вдруг спросили… В книге, кстати, все благополучно кончилось.

Иван кивнул, пытаясь вспомнить, читал ли он когда-нибудь вслух своему сыну. Когда он воссоединился с семьей, Стасик уже вовсю читал самостоятельно, а до этого… Нет, кажется, нет, а теперь уже и не придется…

Стюардесса объявила, что нужно пристегнуть ремни, привести спинки кресел в вертикальное положение, убрать столик и убедиться, что ручная кладь находится под спинкой впереди стоящего кресла.

Когда она подошла к ним проверить, все ли требования выполнены, Ян почувствовал, что девушка держится из последних сил. Наверное, у нее случилось что-то по-настоящему плохое. Он хотел помочь, но не знал как.

Стюардесса попросила у старушки убрать журнал, а монашку заставила сложить вязание в сумку.

Вслед за ней шел молодой высокий летчик, он проверял багажные полки. Набравшись храбрости, Ян спросил, есть ли у него шанс сегодня попасть в Москву до девяти вечера.

– Все будет зависеть от погодных условий, – отчеканил летчик.

Ян вздохнул. Надежда на блестящее будущее снова потускнела.

Монашка вдруг приказала своему соседу поменяться с ней местами.

– Ты на взлете в окошко посмотрел, а на посадке я посмотрю, мне кажется, это справедливо, – сказала она мягко.

Ян вознегодовал, с трудом представляя себе меру отчаяния, затопившего сейчас душу ребенка. Не дать парню посмотреть посадку, это же иезуитство настоящее! «Торквемада бы тобой гордился!» – прошипел он себе под нос.

Мальчик определенно пришел в ярость, но пересел, даже позволил монашке проверить его ремень безопасности и затянуть потуже. Поймав его сердитый взгляд, Ян сочувственно покачал головой, мол, да, дружище, согласен, наглость несусветная, но что поделать, мы мужчины, должны уступать.

В иллюминаторе светило такое ясное и спокойное солнце, что не верилось, что где-то сейчас идет гроза. Наверное, единственная туча в северном полушарии специально против ветра полетела в Шереметьево, чтобы Ян не попал к генералу. Что поделаешь, такая судьба у него строптивая, вечно ставит какие-нибудь препятствия. Правда, до сих пор Ян их преодолевал, так что справится и сейчас. Впадать в отчаяние раньше времени точно не стоит.

Он прикрыл глаза и вдруг понял, что обстановка изменилась. Как-то иначе загудели двигатели, а разговоры в салоне стихли и повисла та самая тишина, которую можно резать ножом.

Ян поморщился, убеждая себя, что ему показалось, просто он слишком волнуется насчет встречи с Григорием Семеновичем, вот и мерещится всякая чушь. Он осмотрелся. Старушка, поймав его взгляд, любезно улыбнулась.

Все в порядке, и нечего поддаваться эмоциям.

За годы учебы в академии Ян понял, что обладает одним важным для врача качеством – он умеет чувствовать людей. Это было не самоуверенное «я тебя насквозь вижу», нет, просто он улавливал, что человек переживает, хорошо ему или не очень, доверяет он тебе или боится. Ян не был настолько самонадеян, чтобы слепо доверять своей интуиции, но вообще она редко подводила. И еще одно качество у него было – чутье на смерть. Он соображал, что больной нуждается в немедленной помощи, часто до того, как это становилось очевидно. Когда же при клиническом разборе его спрашивали, как он понял, что у пациента началось кровотечение из язвы желудка еще до первой рвоты кофейной гущей, Ян только руками разводил. Он действительно не знал, какой именно симптом привлек его внимание, просто будто кто-то отвесил ему пинка, когда он проходил мимо койки этого больного.