мнимое творчество, как не пустое, хвастливое слово? Вся твоя гордость есть смешная спесь пылинки, случайно поднятой промчавшимся ветром, чтоб, покружившись с ней, бросить ее снова в бездну небытия.

„Ты не должен доверять своим дурным пастырям — чувствам, которые столь же легкомысленны, как и близоруки. Ты должен довериться мне: я знаю начало, я знаю и конец твоего пути, я расчищу тебе дорогу и расставлю вехи на опасных местах. Что сказал бы ты о судне, которым правит не капитан, искушенный в морской деле, а сами пассажиры, случайный сброд, без знаний и без опыта? Если ты доверяешь свою жизнь своим темный страстям, ты вполне похож на такое жалкое судно. В океане жизни только я могу быть твоим постоянный и преданный кормчим“. Так говорит мне мой разум.

„Ценность! Так называется его второе учение.

„Человек, только одна из форм бытия, только одна из форм энергии. Всякий шаг его жизни есть растрата этой драгоценной силы. Оттого ты должен жить так, чтоб ни один атом твоей энергии не пропадая даром для тебя. В жизни природы господствует библейский принцип: „око — за око, зуб — за зуб“, принцип абсолютного равенства. Без этого вселенная перестала бы быть чудной гармонией миров, а превратилась бы в безобразный хаос мелких, беспрерывно сталкивающихся сил, она стала бы тем, что старик Анаксагор называя „гомеомерией“.

„Как же можешь ты довериться своим чувствам? Разве они знают этот железный закон ценности? Разве они умеют следовать ему? Они разрушают сегодня то, что созидали вчера и чему будут молиться завтра. Они готовы сегодня плясать на могилах вчерашнего. Они могут гнаться до края земли за пурпурный лучом и не видеть у ног своих пропасти, дышащей смертью.

„Ты должен овладеть своими строптивыми чувствами. Ты должен свет сознания внести в темную чащу твоих страстей твою душевную „гомеомерию“. Подавить в себе ты должен все свои бесполезные чувства, все, что приносит тоску, все, что вносит шум и тревогу в царство спокойного духа. Они обещают тебе бездонное счастье, яркое счастье, чтоб заглушить в тебе голое разумной радости. Не верь им: помни, что льстивые слуги всегда лицемерны. Доверься мне: я не растрачу, а умножу сокровище твоих ценностей. Доверься мне: я без шума и боли приведу тебя в тихую пристань тихой радости“. Так говорит мне мой разум.

„Как называется третье учение? Оно называется: „инстинкт самосохранения“.

„Ты должен жить возможно дольше, так толкует разум свое учение. Все ты должен подчинить этой верховной цели. Ею должен ты измерять все ценности, ибо жизнь, есть высшая ценность. Только то, что удлиняет жизнь, достойно твоей любви. Ненавидеть ты должен всею душою смерть, а также страдания, ведущие к смерти.

„Что же такое твои идеалы, как не жалкий обман? Когда заря идеала взойдет над землей, только случайный луч упадет на раннюю могилу и — увы! — не разбудит спящего борца.

„Друг мой! Не верь же своим чувствам. Подобно миражам пустыни, они увлекают тебя в синюю даль, ярко рисуя деревья, озера и чудные реки... Ты истомишься в бесплодной погоне, растратишь свои драгоценные силы, исчахнешь в безумной тоске и не увидишь земли обетованной... Ведь мечты твоих чувств — только жалкий мираж.

„Доверься лишь мне: медленный шагом по верной дороге я приведу тебя к цели разумной. В холодную пору тоски и уныния душу твою постараюсь согреть я теплой надеждой на лучшее время. Когда ж безрассудство восторга воспалит твое сердце, я воскрешу пред тобою былые, разбитые грезы: холодный ветер воспоминаний охладит невольно безумные порывы, и вновь потечет твоя жизнь без препятствий, как плавная лодка вниз по течению реки“... Так говорит мне мой разум.

„Ах! Как долго слепо я верил ему! Как долго убивал я в себе все, что было мне дорого, в угоду Молоху — Разуму! Мое детство прошло: я не могу больше слепо верить. Я созрел вполне для того, чтоб конкретно чувствовать. Я пережил уже первую юность: мне недостаточно отвлеченно знать. Я готов беспощадно отвергнуть все, что не говорит моим чувствам. Не сердись на меня, старичок Картезий, но даже твой афоризм я читаю: sentio, ergo sum4.

„Во всем учении разума, во всем „разумном“ я вижу только лукавую попытку утвердить господство мозга над всем организмом, господство общества над личностью, господство рода над индивидом, наконец, владычество туманного „завтра“ над светлым „сегодня“.

 „Причинность“ есть лучшее оружие моего разума. Да и что может лучше обесцветить мои чувства, как вера в вечную, серую причинность, стоящую позади меня и подстерегающую каждый мой шаг? Что может быстрей убить во мне всякий гордый порыв к творчеству, как вера в холодный убийственный фатум непреклонной причинности?

„Но я разгадал, наконец, твою хитрость, мой лукавый разум! Разве причинность живет вне тебя? Разве она не создание твое, не простая форма для хранения моих ощущений, для организации опыта? Я вижу, как ты каждый день расширяешь и все углубляешь эту „форму“. Когда нибудь ты сломаешь ее совершенно, чтобы создать себе новую „форму“, новый сундук для хранения сокровищ твоих.

Зачем же стану я падать ниц перед „причинностью“? Зачем я стану поклоняться рукотворному идолу?

„Против закона причинности я выставлю другой закон — мою непокорную волю. Причинность говорит мне: „Мир — таков, каким он должен быть“. А моя творческая воля прибавляет „Но он станет, таким, как я хочу“. Причинность не госпожа моя, а только слуга, которую нужно заставить носить на плечах свою господскую волю.

„А ценность? Разум хочет сделать ее вечным мерилом моих действий, вечным критерием чувств. Он хотел бы все мои чувства разложить по баночкам, сделать над каждой надпись ее ценности и расставить по полочкам моей души.

„Ах! как ты близорук, мой простоватый разум! Ты не видишь, как вокруг тебя мчатся века и разрушают все, что казалось незыблемым. Было время, когда „ценность“ играла свою плодотворную роль, когда она манила к работе бедного и ленивого человека. Так детский ум пленит и манит хорошая отметка учителя... Но увы! Это время прошло или почти прошло уж невозвратно. Приманка платы уж не волнует современного человека, окруженного блеском и пышностью небывалой культуры. А лень — синоним духовной скупости — бледнеет перед страстным, необузданный порывом к творчеству. Старая серая „ценность“ отжила. Она еще годится, может быть, на то, чтоб отоплять мою печь, но она бессильна уже согревать мою душу. На дне своих чувств ищу я нового „топлива“ для духа. Что ж нахожу я? Друзья мои, я нахожу