чем это думает наше сознание, которое освещает, положительно, только микроскопическую долю наших душевных переживаний. „Сова Минервы вылетает только ночью“, говорит Гегель. Наш разум только задним числом узнает обо всех бурях наших чувств. С другой стороны, мы не устаем доказывать хаотичность, неорганизованность наших чувственных переживаний, которые почти беспрерывно сталкиваются друг с другом и пожирают себя взаимно. Возможно ли построить какое бы то ни было общежитие на такой зыбкой почве?

Да, вполне возможно, отвечаем мы, даже больше, чем возможно. Индивидуалистическое общежитие не только не означает собой хаоса и взаимной резни, но и создает ту идеальную гармонию, о которой мечтали лучшие люди всех времен.

Каждое общество имеет свой особый способ обуздывания грубого произвола отдельных личностей, стоящих ниже общего уровня. Классовое общество действует при помощи страха физического наказания. Коммунизм имеет в своем распоряжении нравственное порицание. Индивидуалистическое общежитие апеллирует только к личности, т. е. к ее же чувствам. Но именно в этих чувствах скрывается такая могучая сила, которой не могут подозревать люди, привыкшие видеть в человеке только то жалкое существо, каким он является теперь.

Но подымемся несколько выше, углубим свой взор в душевный мир будущего человека. Он абсолютно свободен. Перед ним совершенно открыт мир вольного творчества. Каждое его желание священно: ни религия, ни право, ни мораль не берутся оценивать его страсти. Личность привыкает смотреть на себя как на что то великое, одаренное какой то особенной силой творить мир по своему, уподобляться богу. Личность становится в своих собственных глазах человеко-богом. Но вместе с тем вырастает совершенно иное отношение и к людям: ведь, я, на основании их „высказываний“, узнаю, что и они переживают нечто подобное мне, что и в них говорят те же бездонные чувства, то же величавое стремление к творчеству, что и их чувства сжимаются от мучительной боли при всяком оскорбительной вмешательстве извне в наше внутреннее святое святых. Неужели я буду тем жалким существом, которое сможет ворваться в тайный храм чужой души, чтоб загадить его своим непрошеным приходом? Как смогу я уважать себя после этого позорного святотатства? Если моя личность священна для меня, то вдвойне священна для меня личность другого, потому что она мне еще менее известна, еще более загадочна и таинственна, чем моя, потому что я еще более боюсь, оскорбить ее малейшим грубый прикосновением, боюсь оскорбить свое божество — душу человеческую. Это трепетное благоговение перед чувствами другого человека и является бесконечно более сильной уздой „произвола“, чем наказание или порицание, ибо сильные люди смеются над всякой карой чужого суда, но самый сильный человек падает бессильно перед лицом своего собственного „суда“, который своим „приговором“ способен убить в нас всякую радость, опустошить нашу душу. На эту то могучую силу внутреннего „суда“ освободившегося человека и рассчитывает индивидуализм.

Но здесь ждет нас новое возражение. Нам скажут: „Допустим, что Анархия, как ее понимает индивидуализм, отвлеченно говоря, возможна. Но ведь анархизм не вера, не религия, которая может отсылать нас в „царство божие“, анархизм есть практическая программа, которую сторонники должны стараться осуществить в любой подходящий момент. Может ли Анархия служить непосредственной платформой борьбы, так сказать, лозунгом дня. Нам нужно на этот вопрос ответить возможно яснее.

Нам много раз приходилось уже выражать ту мысль, что для нас анархизм не есть учение о каком то идеально» обществе, в котором будут жить безмятежно блаженные люди. Для нас анархизм есть учение о беспрерывной и безграничной расширении личной свободы. Его конечная цель, поэтому, абсолютная, т. е. решительно никакими объективными нормами неограниченная, свобода личности. Ясно, что такое динамическое понимание анархизма не дает никакой возможности выставить как практический лозунг Анархию, т. е. конечный, мыслимый пункт долгого периода борьбы и целого ряда революций. Ясно также, что наш идеал Анархии может и должен служить нам только путеводной звездой в сложной лабиринте явлений действительности. На практике же мы должны руководиться более конкретными фактами: внимательный анализ действительности должен нам указать, какие именно учреждения стоят раньше всего на пути к нашей величавой идее, и по этим конкретный учреждениям, а не в отвлеченное пространство, должны мы открыть убийственный огонь. Стало быть, лозунгом нашим может быть только такой конкретный призыв, который разрушает какой нибудь определенный институт, а не отвлеченная идея свободы.

Какие же институты стоят на пути личной свободы, личного творчества, или свободного проявления нашего внутреннего мира?

Всякое ограничение личной свободы ощущается индивидом, как внешняя, объективная необходимость в противоположность его внутренней, субъективной свободе. Анализ открывает нам, что все эти „необходимости“ сводятся к трем сферам, которые, подобно концентрическим кругам, окружают человеческую личность. Класс, общество и природа, — так называются эти концентрические сферы необходимости.

Раньше всего личность встречается с рядом учреждений, которые отделяют ее насильственно от вещей, людей и умственных знаний. Эти учреждения (монополия собственности, власти и знания) составляйте вместе как бы одни оплот буржуазии против натиска пролетариата. В них воплощается первая сфера необходимости. С победой пролетариата исчезает понятие класса, а вместе с тем и категория классовой необходимости.

Что же остается? Остается союз рабочих групп, объединенных общей профессией и общими интересами, — остается Анархическая Коммуна. Коммуна состоит уже не из классов, а из личностей. Но между этими личностями и существует антагонизм, еще более глубокий, чем между современными классами. Классы отделяют интересы, а людей отделяет глубокая и все более углубляющаяся бездна психической особности. Обязательность коллективной работы, традиции, консерватизм мысли среднего человека толпы, глубокое своеобразие мира личных переживаний создают основу нового антагонизма внутри-социального. За борьбой большинства с меньшинством, класса с классом, начинается борьба одного против всех, личности с обществом. Эта борьба может кончится победой „единственного“: тогда Анархическая Коммуна, идеальная организация интересов, превращается в Анархию, естественный союз по сродству.

Но и чистая Анархия не устраняет третьей категории необходимости — естественной. Освободившаяся личность сталкивается с великой загадкой — природой. Начинается та глубокая трагедия, которую мистики выражают вопросом о „приятии“ или „неприятии мира“. Но „неприять мир“, т. е., если быть последовательный, отвергнуть даже его существование, не мыслимо, потому что природа — источник наших ощущений, стало быть, источник нашего „я“. „Приять же мир“ tel quel возмущается наше бунтующее чувство свободы. Есть только одни исход — творчество, т. е. беспрерывная партизанская воина с природой, беспрерывное вторжение дерзкого, ищущего „я“ в молчаливое таинственное „не-я“. Творчество не устраняет „природы“, а пытается ее одолеть. Источник вечной трагедии не уничтожается, потому что он неиссякаем.

Отдельные личности, поставленные в особенно благоприятные условия для своего развития, могут, понятно, сразу подняться до понимания истинной