Во-первых, я смотрю на него как на пустое место. Или, скорее, что еще проще, как на привидение или восковую фигуру. Даже могу повернуться к скамье подсудимых два или три раза подряд. Я больше смотрю на его руки. Обратила внимание, что разодет он в пух и прах: такой элегантный в своем темно-синем костюме, белой рубашке с галстуком в тон пиджаку, но в мелкий белый горошек — в своем излюбленном наряде «бывшего ученика школы и молодого офицера», как я, бывало, подшучивала над ним. Он так хорошо подстрижен и так выбрит, что я почти улавливаю его запах после бритья: он пользуется одеколоном «Scar», и каждый раз, когда от него так пахло, я называла его «моим дорогим пиратом».

Хотя эти подробности и воссоздают несколько образов Мориса, наложенных один на другой, но на самом-то деле это далеко не сам Морис.

А потом я ловлю его взгляд. Мне всегда нравились глаза Мориса — большие круглые, с сеточкой мелких морщинок, придающих ему умное и одновременно насмешливое выражение. Взгляд сказочника, а не обычного человека. Еще у Мориса длинные толстые, но изящные ресницы, похожие на кисточки из собольего волоса, используемые для акварели.

Его взгляд застает меня врасплох. Я ведь так хорошо его знаю, я думала, что у него будет трагическое и вместе с тем укоризненное выражение лица. Он, когда хочет, может держаться с большим достоинством. Но вместо этого меня поглощает целый водоворот чувств. Я стою в пяти-шести метрах от него, может быть, дальше, но явственно могу различить его зрачки, даже не глаза, только зрачки… Сначала я вижу его глаза как бы извне, а потом словно вхожу через его зрачки, поглощенная этим водоворотом. В глубине его черных, как тушь, зрачков что-то рвет струны моего сердца.

Он там, по-прежнему там. Он вообще не двигался, он, как и раньше, так далеко от меня — и так близко. Стоя в своей конической накидке, я почему-то чувствую себя гильотинированной. Какая же я глупая, в Швейцарии нет гильотины! Не голова моя отрублена — мое сердце ранено, я проткнута иглой во время этого падения в бездну.

Почему он на меня так смотрит?

Я отвечаю судье, я говорю, не в силах вспомнить ни единого сказанного слова, только моя голова, торчащая над накидкой что-то говорит, а сама я под ней горю…

Неожиданно поднимается государственный обвинитель, указывает на Мориса и восклицает:

— Вы по-прежнему все отрицаете? Вы можете без содрогания выслушивать показания этой молодой женщины, репутацию которой вы замарали?

Морис вскакивает. Он больше не смотрит на меня, это снова тот спокойный вежливый Морис, каким я всегда его знала, только, пожалуй, более обычного возбужден… Я уже не вижу его глаз, лишь жестикулирующую тень. Стоя лицом к судье, присяжным заседателям и государственному обвинителю, он кричит:

— Клянусь, я невиновен! Я всегда говорил это и повторяю снова! Невиновен!.. Это возмутительная ложь, стечение обстоятельств… я не знаю, что это! Нея, не знаю, что ты сказала или сделала, я действительно не понимаю… Прошу тебя… У меня была хорошая жизнь, жена, Сюзанна. Что она сказала? Почему она тоже отвернулась от меня? Почему она не верит мне? И вы все, вы знаете меня… это сумасшествие, все это безумие!..

— Успокойтесь, — быстро прерывает обвинитель. — Эта вспышка ярости не поможет вашему делу.

— Но я не собираюсь терпеть произвол! — бушует Морис. — Я не хочу позволить вам погубить меня…

— А вы колебались, когда решились причинить вред другому человеку?

Они не могут продолжать в таком же духе, это же глупо! Верно, Морис переборщил, он не должен был бросать меня, но ведь их напыщенная болтовня — полный абсурд.

— Я бы хотела кое-что сказать…

— Свидетельница рассказала нам все, что было необходимо, — протестует обвинитель, одаривая меня хорошо знакомым мне взглядом — благожелательным взглядом учителя или директрисы лицея, обращающихся к тебе перед родителями…

— Если эта юная дама думает, что может сообщить нам дополнительные подробности, относящиеся к делу, суд должен выслушать ее, — берет бразды правления судья.

Лично он кажется мне довольно славным. Он по-доброму смотрит на меня. Он верит мне. Уверена, что если бы я была одна, то смогла бы подробно объяснить ему, как все случилось, и он бы понял… Но это уже невозможно. Все равно я не позволю обращаться со мной как со лгуньей всю мою оставшуюся жизнь только потому, что однажды, лишь однажды сказала людям типа этого обвинителя неправду… Я могу постараться вырвать Мориса из этого маскарада, в противном случае… Ничего сверхъестественного для этого, убеждена, не потребовалось бы. Ведь они так глупы…

— Что я хотела сказать, ваша честь…

— Повернитесь лицом к дамам и господам из состава присяжных, — обращается ко мне судья успокоительным тоном. — Говорите им.

— Морис прав. Все сказанное о нем — неправда. Даже Сюзанна не сказала все, как оно было. Морис всегда был очень мил. Мама очень не любит его, она терпеть не может торговых представителей. Но папа всегда защищал Мориса, папа знает его.

И я ничего не имею против Сюзанны, она моя сестра, но ей удалось заполучить Мориса. Я…

Я на ложном пути. Я готова сказать, что если Морис подарил мне так много счастья, так много любви, то Сюзанна должна была бы быть еще счастливее меня… Не самая, конечно, удачная мысль. Не поймут… Мне не позволят закончить, а мадемуазель Помье еще раз объяснит, что я перенесла тяжелую травму.

— Морис не обидит и мухи. Я клянусь вам, он сильно любил меня. Он не один раз помогал мне с уроками. Благодаря именно ему я достигла немалых высот в математике. Речь сегодня не об этом, я понимаю… но никто не принуждал его делать это. Так бывает, что я спорю и даже дерусь с теми, кого очень люблю… С Сюзанной, например. Мы часто дрались. Два года тому назад она поставила мне синяк под глазом из-за того, что я расцарапала ей до крови левое плечо. Никто же не посадил нас в тюрьму. Вы не можете никого из нас назвать чудовищем. Возможно, я вывела Мориса из себя, не сознавая этого. Мама первая говорит, что я упрямая. И это правда, что Морис раздражал меня в течение нескольких дней, поэтому я решила отплатить ему.

— Почему? — спрашивает судья.

— Я не знаю… Мы уехали на праздники, и в шале нас было мало. Мне хотелось, чтобы мы все вместе хорошенько повеселились, как обычно. А Морис даже не замечал меня. И это меня раздражало. Честно говоря, я ужасно вела себя с ним, да и не только с ним. Спросите других: я жутко относилась и к Жан-Марку… Морису это надоело, вот и все. Он вспрыгнул на меня, а я почти уснула и поэтому испугалась. Это была моя ошибка, моя глупость…

— Ваша честь, — взвивается обвинитель, — доброжелательность этой юной женщины, незнание ею грани между страстью и принуждением, ее доброе сердце подсказывают ей защищать этого монстра, а не уличать его. Эта мольба губит вас, мсье, даже еще больше, чем ее обвинения. Неужели вы не понимаете это?

Он тычет пальцем в бледного как смерть Мориса. Этот обвинитель начинает меня раздражать. Я знаю, о чем говорю, я ведь не кретинка.