Оргазма уже недостаточно для меня. Я должна проложить путь, поэтому после кульминации я падаю как дерево под топором. Если я в должной степени достигаю высшей точки, я чувствую себя такой слабой, что моментами мне кажется: малейшее движение сломает меня для моей же пользы. Тогда жизнь течет обратно, как пресноводный родник, утоляющий жажду, и все приобретает новую ценность — цветы, звуки, запахи. Так оргазм захватывает все. Если я чувствовала ненасытную жажду, я начинала снова и тогда сталкивалась с действительными трудностями.

Эту сухость до второго оргазма, которой я сразу добивалась, нельзя игнорировать. Всякий раз я изобретаю новые способы, продолжая как можно дольше. Я знаю себя так хорошо, что всегда мне удается достичь состояния, близкого к трансу. В тот момент, когда моя голова не занята какой-либо работой, уроками или чтением, я подготавливаю себя. Так или иначе чтение — вот почему я упоминаю это — возводит мостик между работой и моим поиском удовольствия. Книги способствуют появлению ничейной земли между двумя другими, аморфную зону, в которой сначала исчезаю я; но побег, как те лабиринты, которые всегда заканчиваются в том месте, возле той самой статуи в центре, куда привели вас обратно, приводит меня к удовольствию.

Для меня моя рука не является больше рабочим инструментом, она в основном средство моего удовольствия. Иногда малейший факт созерцания моей пальмовой ветви, а затем размещения ее на моей поросли приводит меня на грань кульминации, или опять же, если я щекочу левое запястье пальцем правой руки, в этом все дело, я почти там. Мне удается парализовать все чувства внутри себя, которые могли бы отвлечь меня от моего удовольствия, подобно муравьедам, брызгающим струей анестезирующей жидкости на свою жертву перед тем, как проглотить ее. Но анестезия действует только на то, что чуждо моему удовольствию.

Мое влагалище не столь важно, как, впрочем, и грудь… И, напротив, особенно интересны определенные углубления, прикосновения к которым заставляют меня почти задыхаться от предвкушаемого удовольствия: подмышечные впадины, пах, пара ямочек чуть повыше ягодиц — ощущаю их руками, стоя очень прямо перед зеркалом. Шея, уши… Я обожаю свои уши, я глажу и щекочу их, буквально облизываю пальцами! Я также не забываю о губах, языке и, конечно, о зубах. Проблема, правда, заключается в том, как эффективнее использовать каждую часть своего тела и точный срок введения ее в игру.

Со времени окончания суда я не могу больше обходиться без Мориса в своих мастурбационных фантазиях. Тем не менее одного лишь Мориса мне явно недостаточно. Наивысшее наслаждение я получаю, когда образ Мориса связан с каким-то другим предметом или действием. Это может быть отражение в зеркале, разговаривающий человек, кошка… Или просто ножки гостиничной горничной под короткой черной юбчонкой; или дверь в блок квартир на рю Поль Валери — мои одноклассницы по секрету сообщили мне, что это просто публичный дом.

В точном соответствии сценарию появляется Морис: его собственная роль несколько грубовата и не так уж сложна. Иногда он полностью одет, иногда абсолютно обнажен. Если одет, то расстегивает ширинку, и его твердый фаллос оказывается совсем рядом со мной. Он почти что силой вынуждает меня, полностью одетую, опуститься на колени. Я никогда не ношу трусики — он запретил. Морис задирает мне юбку или заставляет спустить брюки. Затем я пригибаюсь к земле, спиной к нему, а он овладевает мною сзади, стоя на коленях.

Если он обнажен, то стоит ко мне лицом. Иногда он сам раздевается, а порой говорит мне, какие предметы одежды с себя снять: то пуловер, то блузу; но никогда — бюстгальтер, ведь он, как и трусики, запрещен. А бывает, он предпочитает, чтобы я оставалась полностью одетой до пояса, только снимала юбку. Он подходит ко мне, обнимает и нежно укладывает на кровать. Приказывает раздвинуть ноги и входит в меня, словно дыхание морозного воздуха. Или же может вонзиться грубо, раздвигая руками мои бедра, широко разводя ноги по обе стороны от себя. Он атакует всем своим весом: его член никогда не проникает в меня так глубоко, как в этих случаях. Кажется, будто он протыкает мой живот и выходит через горло.

В одной из моих фантазий он вообще меня не трогает. Мы ласкаем каждый сам себя друг перед другом. Я дважды достигаю кульминации, причем во второй раз как бы становясь на место Мориса.

Самый чудесный из моих сценариев связан с усталостью, апатией: я измучена, пресыщена, достигла оргазма — слишком много всего, даже кажется, что больше никогда мне не бывать в состоянии экстаза. Морис, голый, лежит рядом, словно бы не мужчина, а ребенок. Кожа его очень гладкая, мягкая, куда мягче моей. Его член не возбужден, маленький, мягкий, нежный в гнезде из своих яичек и вьющихся волос… Я трогаю его, играю с ним, безуспешно пытаясь вызвать эрекцию. Мне нравится эта слабость, это бессилие. Я говорю Морису: «Мой импотент, мой импотент». Это слово такое же сладкое, как и «рождение», такое же волнующее, как «кульминация». Мы оба словно рождаемся заново, играя на коленях обнаженной матери, наши половые органы сливаются, плавясь от общего жара. До нас доносятся неясные звуки: скрежет стула по полу, скрип дверей, мягкое шипение колесиков стола. И вдруг гениталии младенца неожиданно вспухают облаком дыма, словно выпущенный из бутылки джинн. Это не символы, призванные объяснить, кто я такая и каков мой образ мыслей. Все происходит именно так, как я описываю.

Вы знаете, на что похож маленький пенис, когда он мягкий и круглый и никак не может увеличиться, который хочется плотно сжать в ладонях? Я припадаю к нему ртом, покрываю его легкими поцелуями — поцелуями бабочки, дразнящими, томными, — и вот он увеличивается, твердеет; во рту у меня становится все более влажно — член Мориса извергает свое содержимое прямо в мой рот, выступающий сейчас в роли полового органа. Мне не нужно больше трогать свое влагалище, там уже так мокро, что, сводя бедра вместе, скрещивая ноги, мягко и почти незаметно двигая ягодицами, я добиваюсь полной иллюзии, что мой клитор трется сам о себя, подобно члену у меня во рту. Мой клитор — член у него во рту или его член — язык во рту у меня? Мы раздуваемся вместе, рождаемся вместе, вместе превращаемся в гигантов, чудесных циклопов, рожденных на небесах, в воздушном замке…

Конечно, я не могу бесконечно продолжать в том же духе, подкрепляя свои любовные фантазии Морисом, с каждым днем исчезающим из моей памяти. К счастью, он находит способ переслать мне письмо. Однажды утром у входа в лицей вороватого вида человек незаметно сует мне конверт и исчезает, прежде чем я успеваю спросить его, что все это значит. Вскрываю конверт и читаю:

«Нея,

ты отдала себя мне, и я взял тебя. В любви лишь то, что делается лживо, преступно: наши признания, напротив, были правдивы. Мой член и твое лоно соединились только благодаря тебе. Играя роль ученицы, ты стала моей владычицей в полном смысле слова — то есть, я хочу сказать, моей любовью и учителем. Ты открыла для меня существование любви, и я ожидаю дальнейших твоих уроков. Я довольно счастлив в одиночестве своей камеры, так как могу мечтать о тебе абсолютно свободно…

Человек, который доставит тебе это письмо, завтра в это же время вернется за твоим ответом. Таким способом мы смогли бы переписываться более или менее регулярно. Извини за столь короткое первое письмо, которое мне бы никогда не хотелось заканчивать, но мой почтальон уже ждет, а я не могу не думать о лучшем способе выразить тебе свою любовь, как мастурбировать для тебя, прежде чем подписать это.