Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А если вдруг ночную тишь разрывал отчаянный крик, то он не нарушал спокойного сна флорентийцев, чувствующих себя в полной безопасности за крепкими крепостными стенами, под защитой покровительницы города Санта-Репараты. От ручейка крови лилии на флорентийском гербе не станут краснее.
Живя за толстыми стенами дворцов, под охраной многочисленной челяди, ни Фьора, ни Кьяра даже не подозревали о существовании этой второй Флоренции. Им был знаком лишь ее приятный дневной облик: нагретый солнцем разноцветный мрамор Дуомо, восхитительный собор Санта-Мария-дель-Фьоре, получивший свое название из-за формы, которую придал куполу Брунеллески.
Продолжая прогулку, девушки задержались у клеток со львами, стоящих позади дворца Сеньории. Царственные животные как бы служили флорентийцам талисманом. Они ревностно о них заботились. Стоило одному из зверей потерять аппетит, как знающие люди начинали предрекать близкую катастрофу; а если какой-нибудь лев издыхал, то Вакка, набатный колокол Сеньории, надрывался так, будто в городе вспыхнул бунт.
Глазея по сторонам, болтая, отвечая на многочисленные приветствия, подруги потихоньку дошли до Канто деи Торнаквинчи, где стояла аптека. На этом перекрестке всегда было многолюдно, так как служащие находящейся поблизости лавки похоронных принадлежностей в ожидании клиентов играли на улице в биту.
Девушки остановились у красивого дома с лоджией и мраморными колоннами. Широкая яркая вывеска гласила: «Аптекарь Ландуччи». Коломба уверенно толкнула дверь, и все четверо вошли в просторное помещение с расписным, украшенным лепниной потолком. Аптекарь был богатым, всеми уважаемым человеком, членом городской управы. Он дружил с Франческо Бельтрами, и Фьора любила заходить к нему даже больше, чем к Бистиччи. Ландуччи всегда был весел и любезен, а в его аптеке так чудесно пахло сухими травами и пряностями.
Все в его лавке: ровные ряды синих и зеленых майоликовых баночек, стройные прозрачные пузыречки, бронзовые и каменные ступки, серебряные и деревянные коробочки, аптечные весы, стоящие на темном дубовом прилавке, — дышало покоем и порядком, столь свойственным людям науки.
Когда Фьора и ее спутницы вошли в помещение, то услышали шум и крики: две женщины, судя по одежде, представительницы привилегированных слоев общества, ругались с таким остервенением и неразборчивостью в выражениях, что удивили бы любую торговку рыбой с Нового рынка.
— Старая кляча! — орала одна. — Ты еще узнаешь, кто я такая!
— Я это давно знаю. Если бы ты была быком, вместо того чтобы быть коровой, мы смогли бы устроить кормушку…
— Не задохнись от злости! Ты так и брызжешь желчью.
Потому-то и лицо у тебя такое желтое.
— Не желтее, чем у тебя! Правду говорят, что твой покойный муж по утрам мочился на него.
Женщина, проглотившая это последнее оскорбление, оказалась не кем иной, как Иеронимой Пацци. Обезумев от ярости, она судорожно искала, чем бы запустить в голову своей противнице. В конце концов, найдя пузырек с настойкой алтейного корня, Иеронима пустила его в ход, но промахнулась, и он со звоном разбился, упав на каменные плитки пола. Видя, что дело принимает неприятный оборот, аптекарь смело ринулся в гущу сражения и попытался утихомирить противниц, которые уже схватились врукопашную.
— Что же вы стоите? Помогите мне! — крикнул он двум помощникам, которые, облокотившись на прилавок, с интересом следили за схваткой. Те нехотя послушались, явно желая подольше насладиться захватывающим зрелищем. Донна Пацци и благородная Корнелия Донати давно ненавидели друг друга. А все началось с любовного соперничества: Корнелия отбила у Иеронимы мужчину, за которого та стремилась выйти замуж. Правда, с тех пор Иерониме удалось взять реванш, так как Аугусто Донати обманывал жену с любой находящейся в пределах его видимости юбкой, но вражда между женщинами все же не ослабела. При каждой встрече между ними по любому поводу вспыхивали дикие ссоры. На сей раз причиной раздора послужила безобидная баночка с губной помадой, на которую претендовали обе женщины.
В конце концов противниц с трудом разняли, и в то время как они, переводя дыхание, подсчитывали потери, аптекарь разрешил их спор, решительно заявив:
— Я не продам эту помаду ни той, ни другой! Недавно мне заказала точно такую же донна Катарина Сфорца, племянница его святейшества папы Сикста IV. Слух о превосходном качестве моей помады дошел даже до Рима. Я отправлю ее туда!
И жестом, исполненным величия, он взял забытую на прилавке баночку и запер ее в один из многочисленных ящичков.
В заключение аптекарь добавил:
— Это вовсе не означает, донна Иеронима, что вы не должны мне за разбитый флакон и пролитую настойку алтея.
Я выпишу вам счет…
— Я бы не разбила флакон, если бы эта мегера не вывела меня из себя! — воскликнула донна Пацци. — Пусть она тоже платит!
Несмотря на здоровенный синяк под глазом, Иеронима держалась очень уверенно. Это была видная, прекрасно сохранившаяся тридцатипятилетняя женщина, с хорошей фигурой и аппетитными формами. Поговаривали, что она неплохо утешается в своем вдовстве с неболтливыми любовниками, которые не меньше ее были заинтересованы в сохранении тайны, так как принадлежали к челяди семьи Пацци.
Старый Джакопо, патриарх рода Пацци, слыл за человека с тяжелой рукой, строго следящего за поведением своих домашних. Люди втихомолку судачили об одном недостаточно скромном слуге, затравленном охотничьими собаками, о болтливой служанке, которую, предварительно задушив, зарыли в лесу, набив ей рот землей, или о молодой, некстати забеременевшей кузине, которая якобы скончалась от полного упадка сил, вызванного на самом деле тем, что из бедняжки старательно выпустили всю кровь. И если все то, что болтали об Иерониме, соответствовало истине, то она здорово рисковала. Но женщина была хитра, умела ладить со свекром и даже имела на него влияние. К тому же их объединяла общая страсть: деньги.
Иеронима со злостью швырнула на прилавок монету и уже собиралась уходить, когда Фьора остановила ее.
— Кузина, как же ты пойдешь в таком виде? Попроси у мессира Ландуччи мазь, чтобы как-то скрыть свой синяк. У него имеются чудодейственные средства… — сказала она с невинным видом.
Но Иерониме не понравилось такое вмешательство. Смерив девушку презрительным взглядом, она прошипела, как змея:
— Мне достаточно покрывала. А ты, несчастная, как ты смеешь говорить со мной как с ровней! Прочь с дороги!
Но Фьора была не из тех, кого можно безнаказанно оскорблять.
— Посмей только повторить эти слова в присутствии моего отца! А то с ним ты так слащава, говоришь таким елейным голоском. И не забывай, что находишься в доме его друга.
— Вы только ее послушайте! —
