В то вот время фраза «Суета Дулуоза» и пришла мне в голову и стала заглавием романа, который я начал писать в своем отделе спорта где-то около полудня каждый день, потому что с девяти до полудня я успевал переделать всю свою дневную работу. Я мог писать быстро и печатать быстро и просто заметки свои сдавал направо и налево на быстрых ногах. В полдень, когда все уходили из стремной редакции и я оставался один, я украдкой вынимал страницы своего тайного романа и продолжал его писать. То у меня было величайшее удовольствие от «писания» в жизни, поскольку я только что открыл для себя Джеймза Джойса и подражал «Улиссу», как мне казалось (на самом деле имитировал «Стивена-героя», как я впоследствии обнаружил, поистине подростковую, но искреннюю попытку, с «мощью» и «перспективой», как провозгласил Арч Макдугалд, впоследствии наш местный культурный наставник). Я открыл Джеймза Джойса, поток сознания, у меня теперь перед носом весь тот роман. То были просто каждодневные свершенья, ничего особенного, производимые «Бобом» (мной), Патером (моим Па) и т. д. и т. п., всеми остальными спортивными журналистами, корешами в театре и салунах по вечерам, все занятия, что я возобначал в Лоуэллской публичной библиотеке (в грандиозном масштабе), мои дни разминок в АМХ, девушки, с которыми я ходил, фильмы, которые смотрел, мои разговоры с Саббасом, с матерью и сестрой, попытка начертать весь Лоуэлл так, как Джойс поступил с Дублином.

Ну вот, к примеру, первая страница звучала так: «Боб Дулуоз проснулся аккуратно, удивившись сам себе, умело вымахнул ноги из-под теплых простыней. Уже две недели занимаясь этим ежедневно, как, к черту? сам я один из величайших на Земле ленивцев. Поднялся холодным серым утром без содроганья.

На кухне ворчал Патер.

„Давай быстрей, уже десятый час“.

Дулуоз, урод чокнутый. Он сел на кровать и лишь минутку подумал. Как я это делаю? Взор затуманен.

Утро в Америке.

„Во сколько почту приносят?“ – спрашивает ворчливый Патер.

Дулуоз, говняшка, сказал: „Около девяти“. Уууууыыааууу. Он извлек свои белые носки, которые были не слишком белы. Надел их. Ботинки надо почистить. Обнаружены старые носки, медленно пылящиеся под комодом с зеркалом, возьмем их. Он надраил ботинки до блеска старыми носками. Затем напяливаются брюки, звяки, звяки, звяки. Звяк. Цепочка, и кое-какие деньги, и два ключа, один от дома, один от Раздевалок Предпринимателей в местной АМХ. Местной… вот сукин сын, а не мирок газетчиков. Бесплатное членство за $21… душевые, гребная машина в спортзале, баскетбол, бассейн с дорожками и т. д., к тому же радио. Справляюсь я с судьбою печатного успеха „Эм“. Справляюсь я с. Печать успеха. Боб Дулуоз, кочевой репортер. Как его называет Носко.

В Америке утро».

(И так далее.)

Ясно?

Вот как начинают писатели, подражая мастерам (а не страдая, как помянутые мастера), пока не выучаца собственному стилю, а когда они собственному стилю выучаца, никакого кайфу в этом уже не будет, потому что нельзя подражать ничьему страданью, кроме своего.

Прекраснее всего теми зимними вечерами было, когда я оставлял отца храпеть у него в комнате, прокрадывался на кухню, зажигал свет, заваривал чайник чаю, забрасывал ноги на масляную печь, откидывался вот эдак в кресле-качалке и читал «Книгу Иова» до малейшей детальки всю целиком, и «Фауста» Гёте, и «Улисса» Джойса, до самой утренней зари. Спал два часа и шел в лоуэллское «Солнце». Заканчивал газетную работу в полдень, писал главу «романа». Шел ел два гамбурга на Карни-сквер в «Белую башню». Шел в «Эм», разминался, даже по груше поколачивал и бегал 300 по манежу наверху сравнительно быстро. Затем в библиотеку с блокнотом, где читал Х. Дж. Уэллза и вел тщательные заметки, прям с мезозойской эпохи рептилий, намереваясь к весне доработаться до Александра Великого и на самом деле заглядывая во все ссылки Уэллза, что меня озадачивали или заинтересовывали, в «Британской энциклопедии, XI изд.», которая стояла там же, на моих прежних полках ротонды. «К тому времени, как закончу, – клялся я, – буду знать все, что когда-либо случилось на земле, в подробностях». Мало того, дома в сумерках, ужин, спор с Па за ужинным столом, подремать – и назад в библиотеку, за вторым раундом «изучения всего на свете». В девять библиотека закрывается, изможденный этим кошмарным расписанием, старый грустный Саббас вечно поджидает меня у дверей библиотеки, с этой своей меланхолической улыбкой, готовый к сливочному мороженому с горячей карамелью либо пиву, что угодно, лишь бы можно было обменяться со мною чем-то вроде букетика почитанья.

Это книжка не про самого Сабби, поэтому я поспешаю дальше…

И кому по сию пору не начхать вразмашку на то, что сказал Старший Инспектор Орренбергер, дескать, места, называемые Содружеством, вроде Массачусетса, обычно – гнездовья ворья.

Потому что, как я говорил, если не считать Сабби и моих предков, когда мартовские ветра начали растапливать фаянс той старой зимы, мне взбрело в голову, что я хочу бросить эту газету, и пуститься в путь, и отправиться на Юг. Хорошо, что Джеб Стюарт не встретился со мной в 1862 году, мы б с ним стали отличной бандой проказников. Я обожаю Юг, сам не знаю почему, дело в людях, в учтивости, в заботе о собственной учтивости, в пренебреженье твоими beau regard,[17]в любви к оку за око на подлинном поле, а не к обману, в языке прежде всего: «Парниша, ят-те прямщазз так скажу, я валю на Юга». Однажды днем лоуэллское «Солнце» отправило меня брать интервью у Тренера баскетбольной команды Лоуэллского Текстильного института Ярда Парнелла, а вместо этого, придя домой к этому интервью готовиться, всего в нескольких кварталах от меня, я просто просидел все время у себя в комнате, пялясь в стенку и отлынивая, и сказал: «Ай да ну его к черту, не пойду я сегодня никуда никакое интервью ни у кого брать». Мне позвонили, я не стал снимать трубку. Просто остался дома и пялился в стену. Мо Коул уже пару раз бывала на тахте днем-пока-все-на-работе. Если б на Ариадну взгромоздился Овен либо она сама захотела Овна оседлать, какая была б разница девятнадцатилетнему пареньку?

Я потомок Жана-Батиста Лебри де Дулуоза, старого плотницкого десятника из Сент-Юбера, округ Темискуата, Квебек, который сам себе дом выстроил в Нэшуа, Н. Х., а ругался, бывалоча, как Бог, размахивая своей керосинкой в грозу, вопя: «Varge! [Хрясь!] Frappe! [Тресь!] Vas y! [Валяй!]» и «Ты мне давай не пререкайся», а когда женщины приставали к нему на улице, он сообщал, куда им пойти с их турнюрами, подскоками и тягой к браслеткам, точно говорю. Семейство Дулуоз всегда было разъяренным. Признак ли это дурной крови? Отцовская линия Дулуозов, она не французская, она корнийская, она корнско-кельтская (язык там называется «кернуак»), и они вечно в ярости и о чем-нибудь спорят, есть в них такое, это не «сердитые юноши», а «разъяренные старики» моря. Отец мой тем вечером говорит: «Ты ходил в Текстильный институт брать интервью у того баскетбольного тренера?»

«Нет».

«Почему? – Нет ответа. – А этому твоему Майку Хеннесси было что сказать тебе в письме из Нью-Йорка, не хочет ли Лу Либбл, чтоб ты вернулся в команду?»