не похожа ни на одну женщину. Славянская женщина, закаленная в борьбе, она много путешествовала, знала стольких товарищей в разных странах: разумеется, она не была слабой и сентиментальной женщиной, впавшей в отчаяние из-за безответной любви[165].

Теперь Леда хочет узнать, кто же вторая женщина. Это Маргарита Сарфатти. «Она преследует меня своей любовью, но я никогда не смогу полюбить ее. Ее скупость вызывает у меня отвращение. Она богата и живет в большом дворце на Корсо-Венеция. Так вот, когда в газете публикуется ее статья, она посылает служанку в редакцию, чтобы получить три экземпляра бесплатно… и сэкономить три пенни. А у нее в трех шагах есть газетный киоск»[166]. Бенито приходит к выводу, что ни Анжелика, ни Маргарита не могут стать вдохновительницами для человека, собирающегося стать «не таким как все».

Рассказ Рафанелли очень важен, чтобы понять, какие чувства Балабанова испытывает к Муссолини, а также разобраться, что происходит между этими двумя людьми в первые шесть месяцев сотрудничества в газете. С каждым днем Анжелике становится все яснее: Бенито ее избегает. Он ищет другого конфидента, другую женщину: ему нужна такая, которая разделяла бы его политические и культурные стремления. Среди знакомых ему женщин Сарфатти – самый подходящий вариант. Неслучайно, открывая свою еретическую лабораторию, то есть журнал «Утопия», он подумывает о ней не как о соратнице, а как о новой любовнице. Русская могла бы ему навредить. А венецианка, напротив, очень осведомлена в отношении новых культурных тенденций и критического социалистического мышления. Балабанова – «безродная изгнанница», Сарфатти принадлежит к итальянской буржуазии, «стимулирующему адресату, к которому Муссолини намеревался обратиться»[167]. Итак, когда 23 ноября 1913 года в киосках появляется «Утопия», Маргарита радуется, что вытеснила свою противницу.

Мария Джудичи хорошо помнит этот период и соперничество между двумя еврейками.

Когда Анжелика Балабанова, разочарованная и возмущенная, порвала с Муссолини, он почти сразу свернул к политике государственного вмешательства, а потом взял курс на фашизм. Маргарита, которая в то же самое время, хотя и по другим причинам, следовала по той же траектории, сблизилась с ним, предоставив в его распоряжение свое обширное и глубокое культурное наследие и стала второй его нимфой Эгерией[168], очень полезной и выгодной. До тех пор, пока «сильный человек», претерпев другое, гораздо более властное влияние – Гитлера, не начал также (после того, как осудил его) гонение на евреев. Маргарита Грассини-Сарфатти была, как, впрочем, и Балабанова (вот еще одно указание на холодный цинизм Муссолини и его явную неблагодарность), еврейкой, а Маргарита к тому же соблюдала все заповеди[169].

Эти две женщины будут ненавидеть друг друга до конца своих дней. Даже в их книгах это чувство выражено явно, даже жестко. Русская в своих воспоминаниях говорит мало о сопернице. Она упоминает о ней как о дочери декана венецианского университета, «известной своей дружбой с Муссолини и как его официальный биограф», жене богатого адвоката.

Она не хвасталась своими отношениями с Муссолини, пока последний был бедно одетым «фанатиком революции». Однако после прихода к власти дуче мадам Сарфатти стала ссылаться на них при каждом удобном случае, а ее богатый муж не обижался на сплетни, их окружающие.

В дофашистской Италии муж мадам Сарфатти был объектом бесчисленных карикатур и анекдотов в радикальной прессе. Как член городского совета Милана, он проголосовал за то, чтобы ввести налог на мясо, привезенное в город из окрестных провинций, где цены были ниже. Однажды, когда он вошел в здание городского совета, его остановили официальные лица, которые осмотрели его портфель и обнаружили среди его юридических бумаг несколько фунтов говядины. После этого наши газеты стали называть его «Достопочтенное мясо»[170].

В мае 1930 года одна русская газета («Последние новости», печаталась во Франции) представляет книгу Сарфатти «Дуче», в которой рассказывается, будто бы в Швейцарии состоялась встреча Ленина и Муссолини, и приводится лестное суждение, якобы высказанное будущим вождем большевиков о дуче. Анжелика протестует, опровергает этот «позор». Она берет ручку и бумагу и пишет пламенное письмо в газету, уточняя, что Ленин никогда не собирался встречаться с Муссолини. Потому что никогда в него не верил.

Эту сцену передает Альдо Сончелли, один из шпионов политической полиции, внедрившейся в ряды антифашистской эмиграции. Его доклад, посланный в Рим, гласит: «Ей показалось недостаточно выразить протест письмом, она отправила на встречу, которая состоялась в прошлый вторник в зале Savants свою соратницу, Габриэллу Десшезан, чтобы публично выразить протест против рекламы, сделанной Муссолини. Габриэлла Десшезан зачитала длинное сообщение от Балабановой»[171].

Ненависть Балабановой к Сарфатти взаимна. Единственная «любезность», которую оказывает ей Маргарита в своей книге «Дуче», – это то, что она не ставит ее в один ряд с женщинами Бенито, она пишет, что их отношения «оставались в дружеских рамках». Муссолини не хочет, чтобы его интимную историю с Анжеликой описывали в книге, которая в двадцатых годах должна была служить прославлению его личности и восхвалению его политической карьеры. Дуче самолично внес поправки в тот ядовитый абзац, который Маргарита посвятила русской революционерке: он зачеркнул замечание о том, что у Балабановой были кривые ноги. Эта деталь показалась ему дурным тоном, а все остальное странным образом его устраивало. Стоит процитировать отрывок об Анжелике полностью.

Низкорослая и некрасивая, Анжелика Балабанова была очень умной, со странным изменчивым умом. Приняв Маркса и марксизм как фетишистскую и маниакальную религию, она вещала слова учителя на многих языках с жаром, свойственным иррациональной вере и заразительным, как скарлатина. Я легко могу представить себе, как она со всей одержимостью обрушивается на средневековую процессию, или как она, распалившись и впав в безумие, взывает к чуду в Лурдском гроте и порождает его. Я видела эту женщину на банкете в честь депутата Моргари, после того как он грозился освистать русских царя и царицу, виновных в массовых убийствах в Санкт-Петербурге в 1905 году. Он не дал совершиться их официальному визиту в Рим. Я видела тогда эту женщину – эту опечатку небесной типографии, где печатают славянские характеры, – она преобразилась всей душой, произнося речь. Она говорила на прекрасном, пылком и убедительном итальянском, а ее влажные горящие глаза озаряли ее некрасивое серое лицо. Пронзительный надтреснутый голос, переходящий в странные гортанные интонации, проникал в самое нутро, обладая силой внушения, свойственной мистикам и истерикам. Когда она закончила, упомянув Мать-Россию, «Святую Русь», которая страдает и трепещет, она опустилась в кресло, очень бледная, вся в слезах, а мы все вокруг тоже плакали, бледные