– Почему?

– Потому что мы ссорились, да, но он спасался от скандалов не у других тёток, а в себе. Ну а там может случиться что угодно.

– Я удивляюсь, какой я тупица. Ни до чего не могу сам дойти. То Гусева Эвелина Игоревна мне что-то подсказывает, хоть того и не понимает. То странный Фигнер наводит на мысль. То ты разъясняешь. А я только бегаю вокруг да около и причитаю.

Елена полоснула его острым взглядом:

– Если ты ищешь утешения и уговоров, что ты у нас гений, не дождёшься. Но с твоим самобичеванием я не согласна. Надо прекращать хныкать и идти дальше.

– Дальше. Куда дальше-то? Если бы я только знал.

– Пока что ты успешно задавал себе вопросы, так или иначе получая на них ответы. Какой вопрос возникает следующим?

– Почему Алексей сошёл с ума и вообразил себя Близнецовым.

– Резонно. Вот и думай. А я поеду – маме обещала позвонить, а у них уже вечер. Потом созвонимся.

– Маме… – протянул Белкин.

«Мамемамемаме», – пробубнил он, закрыв за Еленой дверь.

М. А. М. Е. – горели неоновые буквы на всех окружающих домах.

А кстати…

– …Вот такой разговор и вот такой вывод, Владимир Ефремович. Мне думается, что мы на правильном пути, но я не уверен, что вы разделяете моё мнение.

– Борис Павлович, я не то чтобы не разделяю. У меня нет мнения как такового. Я, как и вы, продолжаю думать и биться над нашей задачей, но не продвинулся никуда. Поэтому ваши выводы лучше, чем ничего. Хотя они, конечно, с моей точки зрения, небесспорны.

– Я вас понимаю, но буду идти этим путём.

– Ваше право. Но хотел бы напомнить, что времени у нас немного.

– Помню. Ещё пару дней. Не больше.

– Да, конечно.

– Ещё у меня просьба и вопрос.

– Слушаю.

– Вначале вопрос. Вы связывались с бывшей женой Алексея?

– Естественно. Сразу. Но Елена Валерьевна сказала, что ничего не знает, знать не хочет и общаться не горит желанием. Что ж мне навязываться?

– Как интересно… Спасибо.

– Теперь просьба?

– Да. Заранее простите за бестактность, но могли бы вы прислать мне фотографию памятника с могилы вашей супруги?

– Ох… Но зачем вам?

– Во-первых, мне пока неизвестно, как её зовут и в каком возрасте она… Простите. Но вдруг мы что-то сможем понять дополнительно? А во-вторых, у меня просто предчувствие, что это важно.

– Мне будет морально нелегко, но я верю вам. Пришлю сегодня же.

– Спасибо. Простите ещё раз.

– Борис Павлович. Повторю: мне кажется, вам нужно стать Алексеем. Помните.

С Верой встретились мы впервые в комментариях в Фейсбуке. В те благословенные времена было совершенно несложно зафрендиться с любым из селебрити, и у меня многие числились именно что в друзьях, а не в подписках. Возможно, такие дружбы как-то подтверждали для меня реальность и серьёзность моего собственного существования или наполняли меня тайной, сдержанной, но всамделишной гордостью, не знаю уж, что там жило в тёмных глубинах моей головы. Одним словом, я придавал этому значение.

И вот, на правах именно что друга, а не подписчика, мне нравилось поучаствовать в разного рода дискуссиях по вспыхивающим в комментариях проблемам. В тот раз, кажется, у Гениса в посте возник по обыкновению какой-то спор, я привычно в него ввязался – что может быть интереснее, чем подискутировать с незнакомыми людьми на увлекательные темы, но на развёрнутое моё и жаркое высказывание не отреагировал из участников никто и никак. Его (меня) просто не заметили в дискуссии, которая двинулась дальше своим чередом. Я и сам о нём вскорости забыл за новыми спорами-разговорами, но день-другой спустя, когда по привычке обновлял уведомления, вдруг обнаружил, что у незамеченного человечеством блистательного моего комментария появился одинокий лайк – от некоей Веры Хацкевич.

У меня в списке друзей такой не нашлось, и я – чуть помедлив – отправился в любопытные гости к ней в профиль. Родилась в г. Смоленске Смоленской обл. Училась в средней школе номер двадцать шесть (с 2000 по 2010 гг.). Изучает русскую филологию в СмолГУ. Собака, кофе, Пастернак. Шесть общих друзей. Четыре публикации с начала года – на девятое мая несколько строф из «Тёркина», летом – короткая печальная история любви Бернарда к Эстер за авторством В. Полозковой, фотография Днепра с крепостной стеной за ним – в середине августа, и последняя, два с половиной месяца назад, – сентябрьская Ахматова: «Я научилась просто, мудро жить…».

Усмехнулся, мне вспомнилось, как лет в тринадцать-четырнадцать, только открыв для себя кладовую сокровищ Серебряного века, любил громко декламировать, гуляя, например, на Елагином: «Я от жизни смертельно устал, ничего от неё не приемлю, но люблю эту бедную землю оттого, что иной не видал»… И ведь я помладше всё-таки был.

С единственного фото в профиле на меня смотрела русоволосая девушка с короткой стрижкой и правильными чертами лица. Ничего вроде бы особенного, только взгляд её казался каким-то слегка странным, что ли, будто она внимательно смотрела на что-то за моей спиной, за плечо куда-то мне смотрела. Я обернулся – но там ничего, только наполненная приглушённым, мягким светом пустая ночная комната. Вера. Хацкевич. Что ж, ладно. Я отправил ей короткое сообщение «спасибо за поддержку» и вернулся к ленте.

Наутро она прислала мне запрос в друзья. Значит, прочла. Со смайликом подчеркнула, что не то чтобы хотела как-то специально меня поддержать, ей просто показался интересным мой неожиданный и необычный взгляд на предмет обсуждения в том посте Гениса. Нетривиальный – так она выразилась. «Рад составить с вами знакомство, Вера», – написал я и спросил что-то о Смоленске. Она не отвечала мне три или четыре дня, но потом прислала длинное письмо, настоящее письмо, не сообщение, такое, как в доинтернетную эпоху – со вступлением, композицией и постскриптумами.

Лет в шесть или семь, до школы ещё, я вдруг отчего-то крепко увлёкся шахматами. Отец водил меня в шахматно-шашечный клуб, потом в кружок, который вёл Вадим Файбисович, как раз тогда, при нас, кажется, он получил международного мастера. Мы приносили от букинистов стопки старых книг по теории дебюта и искусству эндшпиля, года два или три отец выписывал для меня «Шахматы в СССР», а «64 – Шахматное обозрение» мы обычно покупали в киосках.

Впрочем, опыт очной игры ребёнку быстро наскучил. Всё дело оказалось в шахматных часах, в контроле времени. Мне с самого детства никогда особенно не нравились задачки на скорость. Необходимость быстрого поиска решения раздражала меня, отвлекала, мешала сосредоточиться. Я не боялся ошибиться или не уложиться в отведённый срок, дело обстояло совсем иначе. Пожалуй, я мог бы делать всё быстро, чётко и целеустремлённо. Просто это было совершенно неинтересно: гораздо больше, чем находить правильный ответ или вариант, мне нравилось любопытно блуждать по ветвящимся тропинкам, с которых потом в какой-то момент приходилось возвращаться обратно к началу поисков. Такие вот долгие странствия, блуждания по лесам возможных ошибок – с любопытным исследованием по пути окрестностей ложных дорожек – доставляли мне гораздо больше удовольствия и оказывались развлечением куда как более увлекательным, чем простой и короткий путь к истине. А ещё меня выбешивало, как резко, с размаху, с тупой животной агрессией соперники стучали по кнопкам шахматных часов, словно старались пришибить, вколотить в землю свой флажок – а с ним и сидящего напротив маленького тихого меня, в котором этот стук обращался настоящей физической болью в затылке.