– Меня зовут Чарльз, – сказал он.

Наступила пауза. Он ждал, что я назову свое имя, но я молчала.

– Я видел тебя в последнем спектакле и хотел кое-что сказать. – Я приготовилась к чему-то неприятному, но он продолжил: – Я хотел сказать, что ты пела лучше всех. Я никогда не слышал такого красивого голоса!

Как-то вечером я вернулась домой от Рэнди и обнаружила отца и Ричарда на кухне. На кухонном столе стоял большой металлический ящик. Пока мы с мамой готовили мясной рулет, они собирали содержимое ящика. Прошло больше часа. Они закончили свою работу, и я увидела нечто вроде огромного телескопа защитного цвета. Длинная труба была установлена на невысоком широком треножнике. Ричард был так возбужден, что переступал с ноги на ногу, постоянно повторяя:

– Он стреляет больше чем на милю! Он может сбить вертолет!

Отец молчал, но глаза его сияли.

– Что это? – спросила я.

– Это винтовка пятидесятого калибра, – ответил отец. – Хочешь попробовать?

Я посмотрела сквозь прицел, направив винтовку на склон горы, и увидела в перекрестье тонкие стебельки травы.

Мясной рулет был позабыт. Мы вышли на улицу. Солнце уже село, спускалась темнота. Я смотрела, как отец ложится на мерзлую землю, долго прицеливается – мне показалось, что прошел целый час, – а потом спускает курок. Грохот был оглушительным. Я зажала уши руками, но сразу отпустила, чтобы услышать, как выстрел эхом отдается в расщелинах. Отец стрелял снова и снова. Когда мы вернулись на кухню, у меня в ушах звенело. Я почти не услышала отца, когда спросила его, зачем нам это.

– Для обороны, – ответил он.

Следующим вечером у меня была репетиция в Ворм-Крик. Я сидела на своем ящике, прислушиваясь к монологу, доносившемуся со сцены. И тут появился Чарльз. Он сел рядом со мной.

– Ты не ходишь в школу, – сказал он.

Это был не вопрос.

– Тебе нужно записаться в хор. Тебе понравится хор.

– Может быть, – ответила я, и он улыбнулся.

Из-за кулис вышли друзья Чарльза. Он поднялся и попрощался. Я смотрела, как он уходит вместе с ними, как они смеются и шутят, и представляла себе другую жизнь, в которой я могла быть одной из них. Я представляла, как Чарльз приглашает меня к себе домой поиграть или посмотреть кино. И эти мысли были приятны. Но когда я представляла, как Чарльз приезжает в Олений пик, меня охватывала настоящая паника. А вдруг он обнаружит наш погреб? Или бак с топливом? В тот день я наконец поняла, для чего нам винтовка. Это могучее оружие с поразительной дальнобойностью могло сокрушить долину. С его помощью мы могли защитить свой дом, свои припасы – ведь отец говорил, что мы сможем ездить, когда все будут ходить пешком. У нас будет и пища, когда все будут голодать и рыскать в поисках еды. Я снова представила, как Чарльз поднимается по холму к нашему дому. Но теперь я лежала на гребне и смотрела на него в перекрестье прицела.

Рождество в том году у нас было скромным. Мы не были бедными: мамин бизнес шел хорошо, и отец все еще занимался металлоломом. Но все деньги мы тратили на припасы.

До Рождества мы продолжали готовиться. Каждое действие, каждое даже небольшое пополнение припасов могло стать решающим в деле выживания. Мы с тревогой ждали Рождества.

– Когда настанет час нужды, – говорил отец, – время приготовлений кончится.

Дни шли. Наступило 31 декабря. За завтраком отец был очень спокоен, но за этим спокойствием я чувствовала возбуждение и даже предвосхищение. Он столько лет этого ждал, закапывал винтовки, собирал продукты и призывал остальных поступить так же. Все в церкви читали пророчества, все знали, что Дни отвращения близки. Но все смеялись над отцом и подшучивали над ним. Сегодня же наступит день отмщения.

После ужина отец несколько часов читал книгу Исайи. Около десяти вечера он закрыл Библию и включил телевизор. Телевизор появился у нас недавно. Муж тети Энджи работал в компании спутникового телевидения и предложил отцу хорошую скидку за подписку. Когда отец согласился, мы ушам своим не поверили. Но, оглядываясь назад, я понимаю, что это было совершенно естественно для отца – перескочить из мира, где не было ни телевизора, ни радио, сразу в мир спутникового телевидения. Иногда мне кажется, что отец сознательно решил купить телевизор именно в тот год, потому что он знал, что 1 января все исчезнет. Может быть, он хотел дать нам последнюю возможность почувствовать этот мир, прежде чем его не станет.

Любимой программой отца был ситком «Молодожены». Тем вечером показывали специальный выпуск из разных эпизодов. Мы смотрели и ждали Конца. Каждые несколько минут я посматривала на часы – десять, одиннадцать… До полуночи я практически не сводила с часов глаз. Даже отец, который редко отвлекался на что-либо, кроме своих нужд, часто посматривал на часы.

23:59.

Я затаила дыхание. Еще минута, и все рухнет.

Полночь. Телевизор все еще работал, отбрасывая отблеск на ковер. Я подумала, что наши часы спешат, и побежала на кухню. Там я открыла кран. Вода все еще была. Отец сидел неподвижно, вперив взгляд в экран. Я вернулась на диван.

00:05.

Сколько времени пройдет, прежде чем исчезнет электричество? Может быть, есть какие-то резервы, которые дали нам эти несколько минут?

Ральф и Элис Крамден на экране ругались из-за мясного рулета.

00:10.

Я ждала, что экран замерцает и погаснет. Я старалась в полной мере насладиться последним роскошным моментом: ярко-желтым светом и теплым воздухом от обогревателя. Я уже испытывала ностальгию по прежней жизни, которая должна была кончиться с минуты на минуту. Сейчас мир перевернется и начнет рушиться.

Чем дольше я сидела неподвижно, всей грудью вдыхая последние ароматы гибнущего мира, тем сильнее была моя обида на продолжающуюся жизнь. Ностальгия переросла в усталость.

В половине второго я пошла спать. Напоследок я взглянула на отца. Лицо его закаменело, свет от экрана телевизора отражался от квадратных стекол его очков. Он замер на диване. В нем не было ни возбуждения, ни смущения. Казалось, что ничего не случилось, поэтому он сидит на диване один, почти в два часа ночи, и смотрит, как Ральф и Элис Крамден готовятся к рождественскому вечеру.

Мне показалось, что отец стал меньше, чем был утром. На его лице читалось совершенно детское разочарование. И на мгновение я подумала: как Бог мог лишить отца этого? Он всегда был верным Его слугой и с готовностью страдал, как страдал Ной, строя свой ковчег.

Но Бог отложил потоп.

Наступило 1 января – самый обычный день, и это подкосило отца. Никогда больше он не говорил о конце времен. Отец впал в прострацию. Каждый вечер он возвращался со свалки молчаливый и хмурый. Часами просиживал перед телевизором, мрачный, как туча.