Мама сказала, что нам стоило бы съездить в Аризону. Люк служил в миссии, поэтому в старый микроавтобус (отец давно его починил) погрузились только мы с Ричардом и Одри. Отец снял сиденья, кроме двух передних, а на их место положил большой матрас, улегся на него и не двигался в течение всей поездки.

Как и раньше, солнце Аризоны отца оживило. Он лежал на крыльце, прямо на твердом цементе, буквально впитывая солнечные лучи, пока мы читали или смотрели телевизор. Через несколько дней состояние его улучшилось, и мы снова стали свидетелями ежевечерних споров отца с бабушкой. В те дни бабушка часто бывала у врачей, у нее обнаружили рак костного мозга.

– Эти врачи лишь убьют тебя быстрее, – сказал отец как-то вечером, когда бабушка вернулась с консультации.

Бабушка отказалась прекращать химиотерапию, но все же заинтересовалась лечением травами. Мама привезла кое-что с собой, надеясь, что бабушка спросит. И бабушка попробовала эти средства – она делала припарки на ноги из красной глины, пила горький чай из петрушки, принимала настои из хвоща и гортензии.

– Травы вам не помогут, – говорил отец. – Травы помогают лишь тем, кто верит. Невозможно верить врачам, а потом просить Бога об исцелении.

Бабушка не отвечала. Она просто пила чай из петрушки.

Помню, что постоянно рассматривала бабушку, выискивая на ее теле следы разрушения. И не находила их. Бабушка была точно такой же, крепкой и несдающейся женщиной.

Эта поездка стерлась у меня из памяти. Помню лишь отдельные моменты: мама мышечно испытывает лекарства для бабушки, бабушка молча слушает отца, отец лежит на крыльце под лучами жаркого солнца.

А вот я лежу в гамаке у черного хода, лениво покачиваясь в оранжевом свете пустынного заката. Появляется Одри. Она говорит, что отец хочет, чтобы мы собирались. Мы уезжаем. Бабушка ушам своим не верит.

– После того, что произошло в тот раз?! – кричит она. – Ты снова собираешься ехать ночью?! А вдруг начнется буря?

Отец отвечает, что буря нам не страшна. Мы загружаем микроавтобус, а бабушка ходит вокруг нас и ругается. Она говорит, что отца только могила исправит.

Последние шесть часов машину ведет Ричард. Я лежу сзади на матрасе, вместе с отцом и Одри.

Три утра. Мы только что переехали из южной Юты в северную. Погода резко меняется, из сухого холода пустыни мы попадаем в мороз альпийской зимы. Дорога покрывается льдом. На лобовом стекле оседают снежинки, словно крохотные комарики. Сначала их немного, потом становится больше – дорогу уже не видно. Мы едем в самое сердце бури. Микроавтобус виляет на скользкой дороге. Поднимается сильный ветер. Почти ничего не видно. Ричард останавливается. Он говорит, что дальше ехать нельзя.

За руль садится отец. Ричард пересаживается на пассажирское сиденье, а мама перебирается на матрас к нам с Одри. Отец выезжает на трассу и прибавляет скорость. Словно стараясь что-то доказать, он едет вдвое быстрее, чем Ричард.

– Не стоит ли ехать помедленнее? – спрашивает мама.

Отец усмехается:

– Я еду не быстрее, чем летают ангелы.

Он все еще прибавляет скорость. Пятьдесят миль в час. Шестьдесят.

Ричард очень напряжен. Он вцепился в подлокотник. Каждый раз, когда машину заносит на льду, костяшки его пальцев белеют. Мама лежит на боку, лицом ко мне. Каждый раз, когда машина виляет, она ахает и задерживает дыхание, пока отец не возвращается на свою полосу. Я тоже напряжена. Мне кажется, мы вот-вот разобьемся. Мы готовы ко всему. И когда машина наконец съезжает с дороги, мы испытываем нечто вроде облегчения.

Я очнулась в темноте. Что-то холодное текло по спине. Мы в озере! Что-то тяжелое придавило меня. Матрас. Я попыталась сбросить его, но не смогла. Упираясь руками и коленями, я поползла на четвереньках по потолку микроавтобуса. Мы перевернулись. Я подползла к разбитому окну. Оно было забито снегом. Только тогда я поняла – мы в поле, а не в озере. Я вылезла через окно и поднялась, пошатываясь. Удерживать равновесие было очень трудно. Я осмотрелась, но никого не увидела. Машина была пуста. Моей семьи не было.

Я два раза обошла разбитую машину, прежде чем заметила сгорбленный силуэт отца на пригорке неподалеку. Я крикнула ему, он крикнул остальным – они брели по полю. Отец пошел ко мне сквозь пургу. Когда он оказался в свете разбитых фар, я увидела на его руке длинную рану. Кровь капала на снег.

Потом мне сказали, что я несколько минут была без сознания. Меня придавил матрас. Меня звали, но я не отвечала, и они решили, что меня выбросило из машины через разбитое окно. И все пошли меня искать.

Мы стояли у разбитой машины и дрожали – то ли от холода, то ли от шока. На отца мы не смотрели, нам не хотелось его ругать.

Приехала полиция, потом «скорая помощь». Не знаю, кто их вызвал. Я никому не сказала, что теряла сознание, – боялась, что меня заберут в больницу. Я просто сидела в полицейской машине рядом с Ричардом, завернувшись в отражательное одеяло, точно такое же лежало в моем вещмешке на случай бегства. Мы слушали радио, а полицейские расспрашивали отца, почему машина не застрахована и почему он снял сиденья и ремни безопасности.

Мы были далеко от Оленьего пика, поэтому полицейские отвезли нас в ближайший участок. Отец позвонил Тони, но тот был на работе. Тогда он позвонил Шону. Тот не ответил. Позже мы узнали, что в ту ночь он оказался в тюрьме из-за какой-то потасовки.

Дозвониться сыновьям не удалось. Отец набрал номер Роба и Дайаны Харди. Мама принимала пятерых из восьми их детей. Роб приехал через несколько часов, страшно ругаясь.

– Слушайте, – сказал он, – разве однажды вы уже чуть не убились? Зачем вы снова поехали ночью?!

Через несколько дней после аварии у меня онемела шея.

Как-то утром я проснулась и не смогла повернуть голову. Шея не болела (по крайней мере, сначала), но, как бы я ни старалась повернуть голову, она не двигалась ни на дюйм. Паралич распространился ниже. Мне казалось, что в спину мне воткнули железный штырь – от копчика до макушки. Когда я не смогла наклониться ни вперед, ни в сторону, пришла боль. У меня постоянно мучительно болела голова. Я не могла стоять без опоры.

Мама вызвала энергетического целителя, Рози. Я лежала уже две недели, и тут появилась она, вся искривленная и скорченная. Мне казалось, что я смотрю на нее сквозь воду. Голос у Рози был высокий и веселый. Она сказала, чтобы я представила себя здоровой, окруженной белым пузырем. Внутри пузыря я могла поместить все, что мне нравилось, все цвета, которые вселяли в меня чувство покоя. Я представила этот пузырь и себя в его центре – я могла стоять и бегать. За мной был мормонский храм, а рядом бегал Камикадзе, старый козел Люка, который давно умер. Все было залито зеленым светом.

– Каждый день по несколько часов представляй себе этот пузырь, – сказала Рози, – и ты поправишься.