– Эйдан – хороший парень, – продолжала инспектор. – Если честно, я сильно сомневаюсь, что это мог сделать он.

– У вас такое уже случалось? – вмешался Миллер. – Кто-то из ваших подопечных совершал повторные преступления?

Коллин кивнула:

– Случалось. Трижды.

– Вы видели, что к этому идет?

Пиклер снова вздохнула.

– Нет, – признала она неохотно. – Во всех трех случаях… никаких сигналов. Парни жили как всегда, справлялись вроде бы неплохо, а потом, в один прекрасный день, что-то ломалось. И тогда повернуть было уже невозможно.

Меня всегда влекли тайны. Я росла, живя во лжи, и теперь, разумеется, вижу хитрости и увертки повсюду, куда бы ни посмотрела. Мальчик в моем классе постоянно, даже в самый жаркий день, носит рубашки с длинными рукавами – его избивает отчим. Пожилая женщина в химчистке со сморщенным лицом и костлявыми плечами – ей достается от сына, здоровенного мерзавца, который частенько здесь околачивается.

Люди лгут. Ложь так же естественна, как дыхание. Мы лжем, потому что ничего не можем с собой поделать.

Мой муж тоже лжет. И при этом смотрит мне в глаза. По части лжи Джейсон большой мастер.

Мы были знакомы недель, наверное, шесть, прежде чем я поняла, что за непроницаемым фасадом прячется настоящий океан плохого, черного вуду. Поначалу это проявлялось в мелочах. В проскальзывавшей в голосе тягучести, особенно по вечерам, когда он уставал и упускал контроль над собой. Иногда Джейсон говорил, что вставал ночью посмотреть телевизор, но когда я включала телевизор утром, то попадала на тот же канал «Дом и сад», который смотрела вечером и который никогда не интересовал Джейсона.

Время от времени я дразнила его нарочно, чтобы выманить правду.

– Эй, ты только что сказал кока, – я думала, что только урожденный южанин может попросить коку вместо содовой.

– Набрался от тебя, – говорил он, и в его глаза наплывала тень настороженности.

Порой я шла напрямик.

– Расскажи, что случилось с твоей семьей. Где твои родители? Братья, сестры?

Он пытался увернуться:

– Какая разница? Теперь у меня есть вы с Клариссой. Вы – моя семья, а больше мне никто не нужен.

Однажды ночью, когда дочурка крепко спала – ей едва исполнилось пять месяцев, – на меня накатило какое-то странное, нервное беспокойство, вроде того, что испытывает девятнадцатилетняя девушка, когда сидит напротив смуглого красавчика, смотрит на его руки и представляет, как они баюкают новорожденного младенца. Потом фантазия меняется, и те же руки касаются ее обнаженных грудей. Нервное беспокойство охватывало меня все сильнее, заставляя действовать открыто.

– Правда или желание? – сказала я.

Джейсон наконец оторвался от книжки.

– Что?

– Правда или желание. Ну, ты же знаешь. Как в игре. Ты наверняка играл в нее, когда был тинейджером.

Он посмотрел на меня своими темными, непроницаемыми глазами.

– Я не тинейджер.

– Я – тинейджер.

Мне удалось-таки привлечь его внимание. Он закрыл и отложил книгу.

– Что тебе надо, Сандра?

– Правда или желание. Выбирай. Это не так уж трудно…

Я прижалась к нему. Уложив Ри, я приняла душ, и теперь от меня исходил цитрусовый аромат. Слабый, нежный, едва уловимый аромат чистоты. У Джейсона затрепетали ноздри, и я поняла, что он тоже его почувствовал. Но уже в следующий момент муж отстранился от меня.

– Сандра…

– Поиграй со мной, Джейсон. Я твоя жена. И не прошу о многом.

Он уже был готов согласиться. Я видела это по тому, как напряглась его спина, распрямились плечи. Он отделывался от меня месяцами. И наверняка понимал, что рано или поздно придется ответить. Нельзя вечно ссылаться на Ри.

– Желание, – сказал наконец Джейсон.

– Поцелуй меня, – потребовала я. – Поцелуй на минуту.

Он замялся. Я уже подумала, опять отступит, и собралась с духом в ожидании отказа, но Джейсон только вздохнул. Тихо-тихо. Потом подался вперед, поморщился и прильнул к моим губам.

К тому времени я уже неплохо его знала и понимала, что он попытается отделаться таким вот непорочным чмоком. Знала я и то, что если буду требовательной или агрессивной, то он просто-напросто закроется. Джейсон никогда не кричал. Никогда не подымал руку в гневе. Он просто исчезал, уходил в какое-то убежище в глубине себя, где я не могла до него достучаться. Я могла стоять прямо перед ним, но при этом все равно оставалась бы одна. Муж уважал меня, относился по-доброму, проливал на меня свое сочувствие и изо всех сил старался предвосхитить каждое мое желание.

Кроме одного.

Исключение касалось секса. Мы были вместе почти год, а он еще и не притронулся ко мне по-настоящему. Меня это сводило с ума.

Я не стала размыкать губы. Не схватила его за плечи. Не запустила пальцы в его густые темные волосы. Я не сделала ничего из того, что хотела сделать. Только опустила руки, сжала кулаки и ответила на его прикосновение. Медленно-медленно. На его нежность я ответила сладостью, и мое дыхание расстелилось по его губам. На его сочувствие я ответила участием, залив им всю его нижнюю губу, начиная от уголка рта. На его уважение я ответила пониманием, даже не попытавшись сдвинуть установленные им границы. Но из всех поцелуев, которыми люди обмениваются с сомкнутыми губами, я дала ему самый лучший.

Минута прошла, и Джейсон отстранился. Но теперь он уже тяжело дышал, и в глазах его что-то пряталось. Что-то пульсирующее, темное и опасное. Я увидела это и едва удержалась, чтобы не прыгнуть ему на колени, повалить на диван, распластать и трахать, трахать его до потери рассудка.

Но я лишь прошептала:

– Правда или желание. Твоя очередь. Спроси меня. Правда или желание.

Я видела, как ему трудно. Он хотел выбрать желание. Хотел, чтобы я снова до него дотронулась. Или, может быть, стащила с себя симпатичную шелковую сорочку. Или провела ладонью по его груди.

– Правда, – с заметной хрипотцой сказал он.

– Спрашивай.

– Почему ты это делаешь?

– Потому что иначе не могу.

– Сэнди… – Джейсон закрыл на мгновение глаза, и я почувствовала его боль.

– Правда или желание.

– Правда, – почти простонал он.

– Самое плохое, что ты когда-либо сделал.