Я почувствовал, как краснею. Уставился на воду. И там, среди пузырей, увидел отражение бледного тощего паренька в грязной белой футболке, волосы дико торчат, очки тоже дурацкие. Очки. Так я вернулся к своему прежнему «Я» — Придурок Линкольн. Разве придурок вправе глазеть на богиню?

Недавно обретенная уверенность покинула меня.

— Извини, — пробормотал я.

— Господибожемой! — сказала она. — За что извиняться-то? Судя по ее тону, Миранда вовсе не сердилась. Вроде бы даже была польщена. И тут случилось чудо. Такое же чудо, как чудесное спасение семерых подростков во время самолетокрушения или как тогда, когда клуб «Завтрак» смеялся над моими шутками. Миранда Пенкрофт одним пальцем коснулась снизу моего подбородка — и силой заставила меня приподнять лицо.

Одежду я так и не постирал. Ну и наплевать. Я вышел следом за Мирандой Пенкрофт из Голубой лагуны и вернулся к ребятам, чувствуя, что ростом сделался выше трех метров. Я был уверен, что она ко мне прониклась потому, что я так круто показал себя с утра на берегу и потом у самолета. Пенкрофт, должно быть, нравится тот, кто сумеет встать во главе, и в тот момент это был я. И я твердо решил не выпускать более командование из своих рук. Меня пожирало желание покрасоваться; будь я павлином, я бы распустил хвост. И мне казалось, есть способ укрепить мой авторитет. Самый элементарный фокус пещерного человека, вот что следовало проделать: разжечь огонь.

Когда мы вернулись на берег океана, мы рассеялись в разные стороны. Кто-то устроился подремать в тени пальм, кто-то бродил по кромке воды, а Пенкрофт — как всегда, я следил именно за ней — развлекалась, рисуя пальцем смайлики на песке. Вечером она будет греть свои кофейного оттенка ноги перед моим костром, золотой отблеск высветит идеальные черты ее лица.

Я пошел в дюны. Один, никто за мной не последовал, и меня это устраивало. Идея моя изначально заключалась в том, чтобы найти иллюминатор и с его помощью, как увеличительным стеклом, собрать лучи солнца. Это не вышло, потому что все стекла с самолета куда-то таинственно исчезли, и даже стаканчиков не осталось. Я читал в интернете, что можно зажечь огонь и с помощью донышка от баночки колы — по-видимому, изгиб у нее как раз подходящий, и если хорошенько наблистить металл, он тоже сумеет сконцентрировать лучи, и огонь загорится. Но я сомневался, годятся ли для этого маленькие баночки с самолета, а других у нас не было. Мы набрали достаточно чипсов и орехов, чтобы продержаться еще день — или даже два, если ввести рационирование, — но потом нужно охотиться и готовить мясо, иначе придется выживать на этих противных ягодах, от которых бурчит в животе. Я должен был найти способ развести костер не только ради тепла и пищи, но и ради собственной репутации.

Ответ, разумеется, находился буквально у меня перед глазами. Я читал «Повелителя мух», и хотя эта книга не входит в первую десятку моих любимых робинзонад (я предпочитаю, когда потерпевший крушение оказывается в полном одиночестве, это моя излюбленная фантазия), я все-таки припомнил тот момент, когда огонь разводят с помощью очков Хрюши. Этот метод восходит к древности, когда использовали «зажигательное стекло» — по-моему, более клевого наименования для инструмента, которым зажигаешь костер, и не выдумать.

Но должен вас предупредить: зажигательное стекло оказалось вовсе не столь простым в использовании, как мне думалось. Всю вторую половину дня я просидел в дюнах, на палящей жаре, пытаясь направить сквозь стекла моих очков солнечные лучи на кучку сухих водорослей. Нагреваться водоросли нагревались, но искра не появлялась, ничего не происходило. Я уж подумал: Уильям Голдинг ерунду порет. Или же линзы в очках у Хрюши были толще моих — у меня ведь нормальное зрение и очки мне, собственно, и не были нужны, так что в них стояли тонкие стекла на минус одну диоптрию. В качестве лупы они не годились. Потом я долго сидел, таращился на зажатые в руке очки, вертел их так и сяк, а за спиной негромко рокотало море и солнце пригревало макушку. Интересное дело — трава не загорается, а кожа на мне чуть ли не волдырями пошла. А потом я припомнил кое-что из конспектов, которых столько понаписал для Первых из Осни. Насчет воды и ее способности преломлять свет.

Я вернулся к океану. Как раз и прилив начался, смыл все нарисованные Пенкрофт смайлики, смешные рожицы с сердечками вместо глаз, губами, сложенными в поцелуе, и призрак Снэпчата растворились на моих глазах. Прилив поднимался, близилась ночь. Времени оставалось мало. Сначала я окунул в волны лицо, чтобы охладить голову и вернуть ясность мыслям, отбросил челку с глаз. Потом, стоя по щиколотку в воде и глядя в бескрайнее море, я собрался с духом и проделал нечто глубоко символическое: взялся за дужки обеими руками и сломал свои очки.

Совершенно другое дело — когда ломаешь их сам. Вдохновляет и прибавляет сил. Я вытащил линзы из развалившейся черной оправы и окунул их в соленую воду. Они заиграли радугой. Затем я сложил линзы, зажав между ними тонкий слой воды, сверкавший, словно кристалл. Я понес этот сэндвич из стекла и воды, умещавшийся в ямочке моей ладони, обратно в дюны, а соленые волосы шуршали мне в уши: «Спеши, спеши, спеши».

Я сделал новую попытку, на этот раз шепча заклинание: «Давай, детка, гори! Давай, детка, гори!» Не знаю, сработала ли моя самодельная молитва, или солнце как раз опустилось и оказалось под нужным углом, или вода удвоила силу линз, но так или иначе зажигательное стекло наконец сделало свое дело. Я попал в идеальную точку, по кучке водорослей вдруг расползлось золотистое пятнышко, собралось в булавочную головку, задымило. Сердце забилось чуть ли не в горле, я принялся осторожно дуть на этот дымок, искра превратилась в золотого червяка, червяк набросился на водоросли и стал пожирать их, жирея на глазах. Я снова вырос до трех с лишним метров. Огонь утвердил человека господином над животными, королем джунглей. Огонь подчинялся моему приказу.

Но вдруг я запаниковал. Только теперь, когда искра задымила, разрослась и вот уже весело потрескивал огонь, я сообразил, что вовсе не надеялся на успех — и не запасся топливом. Я огляделся в поисках хоть чего-то подходящего, обнаружил заросли бамбука на краю, где кончалась невзрачная трава дюн, бросился туда и надергал сухих бледных стеблей. Я тянул их и рвал, пока они не выскакивали из земли. Живые, зеленые побеги я не трогал, они бы не стали гореть, в них слишком много сока. Так я метался и торопливо кормил прожорливого красного монстра, пока пламя не взметнулось так высоко, что все его заметили и примчались, ликующе вопя.

Клуб «Завтрак» орал и скакал, как положено дикарям, плясал вокруг священного огня.

— Поддай жару! — восклицал Тюрк, и его подделка под бандитскую речь впервые оказалась уместной.

И мы, будто на пикнике, уселись вокруг костра и угостились каждый пакетиком чипсов и пакетиком сухарей: ведь теперь нам не придется растягивать запасы до прибытия спасателей, мы уже завтра будем пировать по-королевски. Разговоры, что типично для клуба «Завтрак», вращались вокруг еды.