— У нас будет нормальный хавчик.

— Поймаем ту козу, что видели по дороге.

— Птиц тоже можно ловить.

— В озере наверняка есть рыба. Будем ее жарить.

— Рыбу еще надо выудить, — вмешался я. Пора было слегка остудить их пыл. — Надо из чего-то сделать леску. Поскольку обувь у всех таинственно исчезла, шнурков у нас нет.

— Может, сгодится лоза или что-то в этом роде? — предложил Тюрк. — Как Тарзану.

— Нам сегодня не встречалась лоза, — сказал я. — Может быть, удастся нащипать из бамбука. Он довольно волокнистый. Но будет непросто. Или можно повыдергивать нитки из собственной одежды, но мокрые нитки легко рвутся. К тому же нам не во что переодеться, ведь багаж пропал.

Мы немного помолчали, созерцая гипнотизирующее чудо огня. Слишком быстро языки пламени поникли, и костер, вместо того чтобы ярко гореть всю ночь, как я на то рассчитывал, превратился в мерцающие оранжевым отблеском угли — теперь он давал только свет, но не тепло.

— Давай, детка, — позвал Лоам Миранду.

Те же слова, что я говорил, разжигая огонь, и он тоже уговаривал ее, разжигал. Помог ей подняться, и они ушли в ночь, обвиваясь друг вокруг друга. Мне поплохело при мысли о том, чем они займутся вдвоем в темноте.

И все начали расходиться, устраиваться на ночь в дюнах. План мой не осуществился: я-то хотел, чтобы все улеглись вокруг моего костра, и не то чтобы пели походные песни и жарили маршмэллоу, но хотя бы славили меня, Линка, божество огня. Моя недолгая власть рассыпалась. И топливо закончилось. Я повыдергивал весь сухой бамбук на краю леса. До пальмовых листьев не дотянуться, они слишком высоко, а в заросли идти далеко, и огонь успеет погаснуть прежде, чем я вернусь. Я облажался. Бамбук — неудачное топливо. Из него, верно, получается хороший строительный материал и можно делать сосуды и трубы для ирригации и так далее, но в качестве дров — ерунда. В нем внутри полно легковоспламеняющегося губчатого такого вещества, который прогорает за пять минут, и все. Завтра я добуду нормальные дрова, может, пальму сумею срубить, но как быть сегодня? Огонь наделил меня властью, но вместе с ним угасала и эта власть. За пределами круга света, в темноте, мало ли что может произойти. Может, мои одноклассники вновь сделаются теми гадами, что травили меня, может, сговорятся и выскочат из тьмы, набросятся?

Перед костром вдруг возник девичий силуэт. На миг мне показалось, это Миранда, вернулась поклониться огню. Фигура пересекла освещенное огнем место и уселась рядом со мной, скрестив ноги. То была Джун Ам Ли.

Она ничего не сказала, только швырнула в огонь какой-то темный предмет, взметнулись искры. Я испугался — она что же, нарочно гасит костер? — и на том месте, где во мне погасла сила, разгорелся гнев. Но тут огонь принялся лизать упавший в него предмет, и форма этого предмета проступила, безошибочно узнаваемая. Лакированное темное дерево, изящные изгибы скрипки.

— Что-о?

Я обернулся к Ли. Темные глаза и слишком прямые, как будто лакированные волосы отражали отблески огня, лицо ее стало более расслабленным и умиротворенным, чем когда-либо в школе.

— Ли? Что за черт? Это же твоя скрипка!

— Наплевать, — заявила она. — Я ее ненавижу.

Последнее слово прозвучало свирепо, неистово, и я вспомнил то чувство, с которым зашвырнул в море свой телефон.

— Я прихожу из школы — она меня ждет. Встаю утром — она ждет. Мама заставляет меня играть до школы и после школы. По четыре часа в день.

Она подтянула колени к груди, уткнулась в них подбородком и смотрела на веселые огоньки.

— В выходные — теннисная тренировка с отцом, день напролет, за исключением только утреннего занятия скрипкой, перед выходом из дома, и вечернего, когда возвращаюсь. Вот к чему сводится вся моя жизнь. Мама хочет, чтобы я стала скрипачкой, а папа — чтобы я прославилась в теннисе. Они тащат меня в разные стороны, и я так устала, надорвалась, того гляди, окончательно лопну.

В голосе ее нарастало напряжение, он забирался все выше и выше.

— Конечно, от меня этого и ждут, да? Типичная китаянка-вундеркинд впахивает с малолетства. Но я больше не могу, и все тут.

Я не слишком-то умел поддерживать разговор, но понимал, что надо пошутить, как-то ее подбодрить.

— Что ж, — произнес я, кивая на костер, — похоже, тут тебе скрипачкой не быть.

Ли покачала головой, темные волосы упали на лицо. А она очень ничего себе, подумал я вдруг.

— Нет. И в теннис играть не стану. Будь у меня при себе ракетка, я бы и ее сожгла.

— Твои родители, наверное, страшно рассердятся.

Она пожала плечами, укрытыми блестящим плащом волос.

— Откуда им знать, что скрипка уцелела при крушении? Она вполне могла разбиться вместе с самолетом.

— Я больше про твой отказ от карьеры.

Она примолкла.

— А кем ты на самом деле хочешь стать?

Ли глубоко вздохнула:

— Я бы хотела, чтоб у меня были дети. Дочь. Чтобы у нее был настоящий уютный дом. Мы бы лепили куличи из песка, я бы позволяла ей лопать конфеты и лазить на деревья. И не заставляла бы играть на музыкальном инструменте или упорно заниматься одним видом спорта. Дала бы ей быть ребенком.

Я задумался над ее словами. И понял, почему она присматривает за Мирандой. Выходит, не потому, что чувствует себя охранницей. Она себя мамой Миранды чувствует.

— Это славно, — сказал я.

Ли широко зевнула.

— Пойду спать.

Она взяла мою руку и что-то в нее вложила.

— Завтра пригодится.

Я раскрыл руку. У меня на ладони лежали, свернутые аккуратными восьмерками, четыре скрипичные струны.

— Леска.

Я потыкал в них пальцем. Прочные нити, одна из них такая тонкая, что ее и не разглядеть.

— Красота! — прошептал я.

— Доброй ночи! — сказала Ли, но все не уходила, и мы вместе смотрели, как скрипка горит, как лижет пламя эти S-образные отверстия в ее чреве.

— Ли, — заговорил я, — а какая музыка тебе нравится?

— В смысле?

— Ну если бы ты оказалась на необитаемом острове…

— Да вот же я на необитаемом острове.

— Какие записи ты взяла бы с собой? Что бы хотела послушать, если бы твой телефон не разрядился?

— В основном классическую музыку. Очень люблю Баха. Концерт для двух скрипок ре-минор. — Она глянула на горящую скрипку. — Слушать музыку я люблю. Я просто не хочу больше ее играть. Никогда.

Я кивнул, и мы долго еще сидели в дружелюбном молчании. Мог ли я такое вообразить день тому назад?

То ли твердое вишневое дерево, из которого была сделана скрипка, тому причиной, то ли у скрипки лак особенный или еще что, но ее хватило на всю ночь. Постепенно все вернулись к костру и устроились возле него, как мне и мечталось. Даже Лоам и Пенкрофт.