спать! — из детской выбежала, шурша атласным платьицем, дочка.

— Иду, иду, моя куколка! Я не забыл, Аришечка!

И Еремей Силуанович устало вздохнул. Что за день — вот опять всё никак не получается отдохнуть, спустить в пыточную камеру и хоть немного набраться хорошего настроения…

* * *

Ещё в детстве с ним случались такие моменты — вроде бы находишься здесь и сейчас, а на миг выпадаешь. Тебе и говорят что-то, а не слышишь, не понимаешь. Вот и теперь слова будто пролетели мимо:

— Так это вы-с, отец диакон? И как вы здесь, почему не спится, как всем порядочным гражданам?

Евтихий с трудом собрал мысли, будто вытолкнул себя из холодной пучины. Перед ним стояли полицейские, но путник в лисьей шапке исчез! В ушах пронеслась его последняя фраза: «Как умеешь, но отвертись от них!» Легко сказать, если сердце в пятки ушло, а испуг, видимо, читался на лице, и потому смущал стражей закона:

— Ваше благородие, господин, — он запинался. — Да вот, значит, давеча было уговорено, и я…

Евтихий, конечно, умел врать и изворачиваться, но теперь этот дар, которым он пользовался не раз, почему-то оставил его. И, не находя ничего другого, решил сказать, как есть:

— Иду в сторону господина аптекаря Залмана, нездоровиться мне, знобит.

— А что, говорите, давеча было уговорено?

— Не понимаю, — Евтихий запутался.

— Это заметно, ваше преподобие.

— Что?

— А то, что нездоровиться. Это ж какими околотками вы пробирались до аптеки? — продолжал интересоваться унтер-офицер. Он смотрел на полы одежды дьяка, покрытые белыми пылинками снега с примёршими льдинками.

— Заходил к прихожанину одному, и имел там неосторожность провалиться в сугроб.

— Что ж, бывает… ничего, а точнее, никого странного по пути не встретили-с? — спросил помощник исправника.

— Нет, а что, должен был?

— Да как сказать. Если увидите кого в чудном облачении, вроде как охотника, сошедшего с картинки, извольте немедленно сообщить.

— Какого такого охотника?

— Это только видимость, а на деле речь об очень опасном преступнике, каких свет не видывал! Директива имеется!

Они постояли молча.

— Так что же, идите, ваше преподобие, мы вас не держим-с.

— Куда?

— Вы же направлялись до аптеки…

И они втроём посмотрели в сторону заведения. На пороге сидел мохнатый рыжий пёс:

— Ишь какой, ничего себе! Неужто этот Залман себе такого красавца завёл? — сказал унтер-офицер.

— Зачем это, он же не охотник?

— Да кто ж его поймёт-с. Поди ж хорошую деньгу на своих мазях и порошках заколачивает, да на сале со скипидаром, что там у него продаётся-то ещё-с… вот и бесится…

— Ну да, с жиру.

Помощник исправника неумело посвистел, затем присел, подобрав полы шинели из синего сукна, и поманил пса. Но тот смотрел умными глазами, высунув длинный язык:

— Вот это зверь! Смотри, язык какой! Будто дразнится! Мне бы такого! — не успел договорить унтер-офицер, как послышался крик с дальнего конца улицы:

— Горим, горим! Пожар! На помощь!

— Быстро! — рявкнул старший полицейский, и с подозрением посмотрел сначала на Евтихия, а потом на пса. — Явно рук дело этого пришлого бандита!

Когда сани умчались, дьяк поднял глаза на противоположную сторону улицы. В тени аптечного навеса стоял Фока, скрестив руки на груди:

— И долго мне тебя ждать? — и он, зайдя за угол, достал спрятанный чехол с ружьём, а затем постучал в дверь. — Надеюсь, это, ммм… событие хоть ненадолго отвлечёт ищеек, — Зверолов втянул ноздрями запах дыма.

Однако никто не спешил открывать:

— А вдруг этого Залмана и нет вовсе?

— Он всегда на месте, постоянно, служба обязывает. Одно только может быть…

— Что? — Фока злился, и стучал сильнее.

— Опий.

— Какой ещё такой опий?

— Есть такое лекарство, дюже полезное. Но, правды дела говоря, употребив оное, можно забыться так, что даже пожар не разбудит, — и Евтихий прислушался к шуму голосов вдали.

В большом окне показался свет переносной лампы, дверь скрипнула и открылась. В нос ударил терпкий аптекарский запах — каких-то масел, валерианы и карболки.

— Кто здесь? — послышался тихий голос. Через миг на улицу выглянул аптекарь — точнее, показалась только одна лысая голова, блеснула оправа круглых очков. — Отец диакон, вы? И кто это, простите, с вами?

Фока протолкнул Евтихия в темноту аптеки, и, бегло оглянувшись по сторонам, закрыл дверь изнутри:

— Вот что, уважаемый господин аптекарь! Погасите пока вашу чудную лампаду! И если кто будет стучаться сейчас, и потом, после нашего ухода, не вздумайте открывать и говорить что-либо! Претворитесь кем угодно, пусть даже мёртвым! — Фока посмотрел серьёзно. — Вы же не хотите стать им на самом деле?

— Надо же, — спокойно ответил Залман. — Я до последней минуты, изволите знать, наивно полагал, что нахожусь здесь в роли хозяина. Но, извольте знать, я — инвалид войны! Видел много крови, и поэтому не терплю насилия. И смерть тоже видел не раз. Так что если вы пришли меня погубить или ограбить, поскорее приступайте к сему действу без лишних глаголов, — и он с особым вниманием посмотрел на диакона. Видимо, не мог понять, что же тот делает тут?

— Мы не хотим вас убивать, нам срочно нужна помощь! — сказал Фока, глядя через стекло большого окна, как по улице промчалась повозка с огромной бочкой воды. Возница вцепился в вожжи, а паренёк в лёгкой одежде, что сидел сзади, кричал о пожаре и, дёргая веревку, бил в небольшой колокол.

— Я так понимаю, что этот шум тоже неспроста? — поинтересовался аптекарь. Он зевнул, протирая очки, словно ничто на свете неспособно его удивить. Зверолову показалось, что Залман — горбун, но, приглядевшись, понял — нет, тот выглядит косым и сутулым из-за сильного ранения в плечо:

— Простите, что потревожили, — Евтихий не находил себе места, и решил сказать хоть что-то.

— Хм… Господа, господа, гости вы мои ночные, — аптекарь скривил улыбку. — Даже самый распоследний чернорабочий имеет хоть малые часы отдыха, а порой и праздники, а мне, несчастному аптекарю Залману, приходиться вечно обходиться без оных. Так чем же я могу вам служить?

Зверолов осмотрелся — они стояли в большом зале приёмной, который разделялся прилавком. За ним виднелся массивный стол с весами и набором гирек, стопкой фармацевтических книг, счётами. Едва можно было