Выпиваем по пиву, смотрим серию «Короны». Стена вокруг телевизора увешана рисунками и фотографиями: вот она среди галапагосских игуан, вот стоит на руках, головой вниз, на занятиях по акробатике, вот бордер-колли, который был у нее в детстве, литографии с изображением экзотических насекомых.

Потом я жестко трахаю ее, вцепившись обеими руками в горло.

– Эй! – ворчит она, когда мы кончаем.

– Мне домой пора.

Но домой я не собираюсь. Выкатываю на набережную в районе порта и гоню до Мирамаре, а потом обратно, побившись сам с собой об заклад, что на круге у «Гранд-отеля» «рено» свистеть не будет. Ниже семидесяти не опускаюсь: колеса визжат, но рулить легко, я даже повороты не срезаю.

Притормаживаю у кондитерской на пьяцца Триполи, где еще не опущены жалюзи: с потолка свисают лакричные тросточки в разноцветной обертке вперемешку с зефирными косичками и засахаренной клубникой на палочке. Продавец-пакистанец домывает пол, косясь на прикрученный к стене телевизор. Раньше в приморских магазинчиках подрабатывали дети местных – летом и даже когда лето кончалось: обычно вечером, когда старики уставали и просили их подменить, закрыть вечером кассу и жалюзи. Потом родители повыходили на пенсию, а дети нашли работу за пределами Римини, оставив пляжные лавочки понаехавшим и преждевременной спячке…

Объехав пьяцца Триполи, паркуюсь возле церкви, глушу двигатель и радио. Здесь все закрыто: с приходом октября танцзал превратился обратно в кинотеатр, так что вывеска «Атлантида» снова горит.

Откидываюсь на подголовник, вздыхая: «Эх, ковбои». И эхо в салоне звенит металлом: «Ковбои…»

По-крупному я начал играть только через пару лет после боевого крещения в доме с олеандром. На дворе 2005-й, рождественские каникулы, стол в Чезене, на вход нужно наскрести не меньше двух тысяч. Бруни звонит в середине дня, есть несколько часов на раздумье. Я принимаю предложение. И, выиграв на тройке пять тысяч двести, позволяю себе то, чего никогда больше не повторю: проявляю радость, приподняв сжатый кулак.

Победный дебют за серьезным столом – своего рода рубеж: в тридцати семи процентах случаев удачно начавшие остаются в игре. Большинство завсегдатаев «гиперфронтальны», по названию области мозга, которая активируется при стимуляции адреналином. Симптомы активации проявляются уже через полминуты после стимула: ощущение сдавливания в грудной клетке, тремор рук, отсутствие слюноотделения, учащенное сердцебиение, повышение электроактивности кожи. Все равно что влюбленность.

Снова обогнув пьяцца Триполи, возвращаюсь в пакистанскую кондитерскую. Покупаю мармеладных крокодильчиков и шоколадное драже, которое грызу, как арахис. Приканчиваю его, даже не успев сесть в машину.

Потом отгоняю «рено» домой, и двигатель, кстати, даже не думает свистеть. В кухне горит свет. Поднявшись, застаю Амедео за столом: снова пишет что-то в бортовом журнале. Предупреждает, что во сне дыхание может быть прерывистым, и это нормально, хотя иногда пугает.

– «Бойцовский клуб» его усыпил. Может, стоило показать «Ноттинг Хилл». – Он встает со стула и, оторвав бумажное полотенце, стирает с моих губ сахарную пудру. – Смотрю, у тебя тоже вечер задался.

– Он меня не искал?

Амедео качает головой и принимается копаться в своем патронташе, полном блистеров и пузырьков. Он донельзя скрупулезен, даже этикетки выравнивает так, чтобы можно было сразу прочитать.

– Амедео…

– А?

– Спасибо тебе.

Он надевает куртку.

– Всю ночь, как глаза закрывает, танцует. Признался мне сегодня.

Попрощавшись, Амедео выходит из дома, садится в свою «тойоту-ярис» и выжимает газ: тихо-тихо, чтобы его не разбудить.

Во сне его дыхание прерывисто: застревает где-то в диафрагме, высвобождаясь только со вторым вздутием грудной клетки.

– Это я, – шепчу я едва слышно. – Я здесь.

Он не шевелится.

– Я здесь, с тобой, – я стискиваю его руку, и он снова проваливается в сон. Сажусь в плетеное кресло, дремлю, просыпаюсь снова. К полуночи он уже дышит ровнее, сведенные мышцы расслабляются.

Иду к себе, раздеваюсь, надеваю толстовку и, нырнув в постель, прислушиваюсь. Его храп каждые три-четыре вдоха замирает, обрывается. Я почти засыпаю, но тут он хрипит, закашливается: приходится вскакивать снова.

Возвращаюсь к нему, приглядываюсь. Грудь вздымается и опускается, луч света из коридора очерчивает контуры тела. Правая нога, по-прежнему торчит из-под одеяла, проветривается.

Когда я ложусь рядом, он с головой сползает под одеяло. Мы спим.

Просыпаюсь перед самым рассветом: он лежит в той же позе. А я прижимаюсь к мягкому изголовью и думаю о матери: она ведь тоже так прижималась и, наверное, не раз.

Середина лета, мне одиннадцать. Мы с ним на пляже, время к восьми вечера, она на уроке рисования. Он предлагает купить в ларьке на набережной пиццу, а после, вернувшись под зонтик, ее схомячить. Топая напрямик через пустынный пляж, мы вдруг замечаем на лежаке чьи-то футболки, а поверх футболок – очки, обычные и от солнца. Поравнявшись с лежаком, он останавливается, разглядывает футболки и очки. Говорит, те, что от солнца, – складные «персоли». Оборачиваемся: никого, кроме спасателей, которые уже складывают зонтики, начав, как обычно, от берега. Тогда он подходит к лежаку, хватает очки и машет мне: пошли, мол. Я иду, опустив голову, собственные ноги кажутся мне несоразмерно длинными, а на его ступнях выступают вены, – я стараюсь не отставать, но вижу только оттопыренный карман его шортов.

Подойдя к ларьку, мы делаем заказ, просим упаковать нам пиццу и возвращаемся к морю. Идем по дорожке на пляж № 41, подходим к нашему зонтику. Прежде чем сесть, он достает из кармана «персоли» и заворачивает их в полотенце, которое, в свою очередь, скатав в большой ком, прячет в пляжной сумке. Когда мы наконец принимаемся за пиццу, я нахожу взглядом лежак с футболками: он метрах в двадцати, и я, не отрываясь от еды, все кошусь на него, пока из моря не выходят женщина с девочкой. Они разбирают полотенца, девочка опускается на колени, нашаривает свои очки, надевает их. Женщина сперва вытирает голову, потом нагибается, приподнимает футболки, нагибается ниже, шарит под ними, рядом. Девочка тоже принимается искать.

– Ешь пиццу, Сандро.

Я ем пиццу и слежу за женщиной с девочкой, которые, подойдя к спасателям, что-то им втолковывают. Футболки и полотенца перекинуты у них через руку. Потом направляются к нам.

– Идут, – хриплю я.

– Ешь пиццу.

Я делаю глоток кока-колы, он – пива, и говорит, что все не может забыть вчерашний гол Скиллачи Уругваю, шикарный гол, а женщина, обогнав девочку, уже совсем близко.

– Добрый вечер, – кивает она.

– Добрый вечер.

– Вы случайно не видели, возле того зонтика, – она тычет пальцем в сторону, – никто не крутился?

Я мотаю головой.

– Простите, мы