колесом, темечко колотится об изголовье. Потом замирает, из груди едва слышно выходит воздух.

После, на ее похоронах, я снова клянусь: брошу, раз и навсегда.

Бывает, завязывают, подвешивая над головой нечто вроде дамоклова меча. Потихоньку чем-нибудь замещают, компенсируют. Потом возвращаются за стол, всего на один раз: понять, что колода устала, игра окончена. Этакое контрольное тестирование.

Я же оборвал все нити в одночасье, без каких бы то ни было компенсаций, без контрольных тестирований. Просто со дня маминых похорон непрерывно представлял: она в гробу, тело охвачено тленом, тает свечой лицо, а вместе с ним тает и мой порок. Размытый образ, родные черты, поглощенные землей. Она исчезает, и я исчезаю.

Близится полдень. Голова запрокинута, торчит кадык. Последний вздох он испустил двадцать минут назад.

Ноябрь

За окном по-прежнему ночь. Он мертв уже шестьдесят пять часов, вчера были похороны.

Включаю свет, распахиваю все четыре створки его шкафа. Достаю из-за каждой ворохи пиджаков и брюк, снимаю их с вешалок, бросаю на пол, потом собираю и в три захода перетаскиваю к себе в комнату. Ту же операцию проделываю и с полками для джемперов, по три на каждую створку: сбрасываю их на пол, оттаскиваю в комнату, потом перехожу к держателям для галстуков и ремней – снимаю все, швыряю на пол и волоку к себе. Напоследок остаются домашние рубашки да пара ветровок. Перчаток он никогда не носил.

Хватаю вещи в охапку, выношу в коридор, потом возвращаюсь, опускаюсь на колени перед старинным комодом, забитым шерстяными майками, теплыми футболками, ситцевыми носовыми платками и трусами, нагребаю очередной ворох, поднимаюсь, оглядываюсь. Простыня, которой он накрывался, вся сбитая, лежит ровно посередине двуспальной кровати, на наматраснике зеленоватый ореол: плащаница с размытым контуром спины и таза, обретающим четкость к ногам.

Вытаскиваю из общей кучи пиджаки, осматриваю карманы, внутренние, внешние, если что-то нахожу, не глядя складываю в пакет. Откуда-то выпадает листочек в рамочке из блесток и с номером участника: танцевальный конкурс в «Трех звездах» 30 апреля 2009 года, вошедший в историю как облом.

Облом, как он сам это называл: в тот раз в «Трех звездах» танцевали шэг, одиннадцать членов жюри, человек семьдесят за столиками. В финале он должен проскользнуть у нее за спиной. Вот этот момент: он отходит назад, касается ее талии, делает два скользящих шага вбок и, уже собравшись подпрыгнуть, цепляется левой ногой за линолеум и падает, подсекая заодно и ее.

Закончив инспектировать одежду, я проглядываю пакет, куда свалил содержимое карманов: бумажные носовые платочки, старая квитанция, выцветший билет в кино, членский билет Клуба железнодорожников за 2018 год, зажигалка, пачка жвачки, шарик нафталина.

Сложив пиджаки в картонную коробку, стоящую посреди коридора, точно так же перетряхиваю брюки. Обнаруживаю полупустую пачку сигарет и зубочистку.

Свитер, от которого разит лосьоном после бритья, брошен на стул, один рукав свисает до полу. Беру в руки: ворот порван, повсюду катышки. Неспешно, методично сворачиваю, кладу на колени.

Его вещи. И ее вещи, до сих пор остающиеся в шкафах, на чердаке, в подвале. Давай уберем их, Нандо, тебе же больно. Ранит то, от чего бежишь.

Когда я поднимаю жалюзи в кабинете, уже светает. На столе вижу деревянную шкатулку с франками и фунтами стерлингов, монетами, которые друзья привозили ему из путешествий: иены, пять долларов, десять мексиканских песо, сто и двести лир, ее кулон с третьим глазом, фотография Ширеа со «снежного матча» Брешиа – Ювентус. На обороте он записал дату смерти отца, 6 марта 1969-го.

Папка с надписью «Котя» переместилась на стол. В ней журнальные вырезки с моей рекламой. А рядом другая папка, «Текучка», внутри прозрачные файлы с казенными платежами на каждый месяц плюс отдельный файл с гарантийными талонами и инструкциями по эксплуатации.

Сейф вмонтирован в полку под окном, за последними двумя томами энциклопедии Фаббри. Ключ всегда лежал в майонезной банке на верхней полке холодильника. Холодный, как лед, грею его в кулаке, как делал тайком в детстве.

Щелкает замок. Внутри три золотые монеты, чековая книжка, тысяча шестьсот пятьдесят евро купюрами по полсотни.

За четыре года и пять месяцев они одиннадцать раз переводят мне разные суммы. В общей сложности на сорок одну тысячу евро. Назначение перевода: «пополнение счета».

Получить деньги и немедленно запустить привычный сценарий, в приступе напускного возмущения набрав Римини: «Ну зачем», «Да на что они мне», «Я вам непременно верну». И ответные реплики, их реплики: «У нас кроме тебя никого нет, так что бери, и покончим с этим». Прекрасно зная, конечно, что тем самым они потворствуют пороку.

Мой рисунок, еще времен начальной школы, она обожала его за то, что справа написано «мама», и засунула между двумя атласами.

Но как же трудно ей было смириться с тем, что я зову ее исключительно Катериной, его – Нандо. А вот он имя, которым был крещен, из уст сына воспринимал совершенно спокойно.

В адидасовской ветровке меня поджидает сюрприз: сигара. «Тосканелло», не какая-нибудь. При мне он никогда сигар не курил. А в кармане парки обнаруживаю застиранные десять евро.

Совсем в него превращаюсь: это же он копался в моих вещах, силясь понять, что у меня на уме.

Сложив шарфы, закрываю коробки. Половину уношу в гараж, ставлю возле верстака. Двигаю так, сяк, возвращаю на прежнее место. Сажусь сверху. Каменею. Жжение в глазах понемногу распространяется на пищевод, на легкие. Наконец поднимаюсь, выхожу на улицу, а там уже третье утро без него. На сосне, поклевывая отставшую кору, сидит сорока, кресло в матросскую полоску валяется далеко от стены, опрокинутое резким ноябрьским ветром.

Позорный облом в «Трех звездах». Впрочем, сами они это позором не считали. Скорее, нелепостью. Нелепость, ерунда, глупость, дурацкая случайность, анекдот, который даже не стоит рассказывать.

Но с того дня их тела потихоньку начали костенеть.

Возвращаюсь к нему в спальню. Простыня и наматрасник: запах уже совсем выветрился. Протягиваю руку, касаюсь их, стискиваю. Ложусь, прижимаюсь щекой, и комнату наполняют рыдания.

Приехавшие к полудню Леле и Вальтер обнаруживают в коридоре гору коробок. И еще столько же в гараже.

– Нас подождать не мог?

– Не спалось что-то.

– Куда их?

– Дон Паоло пришлет людей.

– Что за бред, пускай хоть несколько дней пройдет, – переговариваются они у меня за спиной, но я не слушаю, снова начинаю таскать. Вальтер упорствует, говорит, стоит ли подчищать все так, чтобы и следов не осталось. След: это короткое слово вводит