— Простите, но именно этот вопрос я вам задавал в прошлый раз — удивлялся, почему они так на кабинете сосредоточились. Что они могли искать там. И вы мне ничего толком объяснить не смогли. А теперь почему-то решили меня об этом же допросить…

— Я еще раз посмотрел протокол обыска… то есть, я хотел сказать, осмотра места происшествия, — сказал Бережный, — и действительно странно… Вообще, почему именно ваша квартира была избрана? Такие чрезвычайные усилия бьгли приложены, немалые средства, видимо, потрачены, чтобы проникнуть в нее… хотя я узнавал: в доме много жильцов явно побогаче вашего. И с точки зрения логистики, на четырнадцатый этаж забираться — не самое разумное. Слишком долго подниматься и спускаться, если что… Почему же именно на вас пал выбор, Алексей Павлович? Не случайно же, в самом-то деле…

— Не знаю, господин следователь, ничего не могу сказать вам по этому поводу. Наоборот, от вас ответов ожидаю-с.

Почему у Данилина вдруг это «ожидаю-с» вырвалось, по какой такой ассоциации с Чеховым или Достоевским, он и сам сказать не мог. Не Раскольников же он, в самом деле… Скорее, в каком-то смысле, наоборот… Нет, ну и не старуха же процентщица. А следователь Бережный — тем более не Порфирий Петрович.

Но Бережный лингвистический анахронизм заметил, его лицо потемнело, наверно, воспринял его как издевательство. С этого момента он, наверно, Данилина возненавидел окончательно.

— Значит, не желаете дать правдивые показа… то есть, я хотел сказать, не хотите сообщить следствию, что именно вы прятали в своем кабинете или могли прятать, какой именно предмет вызвал такой интерес грабителей?

— Слушайте, господин Бережный, что тут происходит? Я думал, я потерпевший. А вы со мной так разговариваете, будто я преступник. И эти ваши оговорочки… обыск… показания… Вы ведь это нарочно, на психику мне давите, не так ли? Но зачем? Ну вот допустим, сообщу я вам какую-нибудь личную тайну, что прятал в библиотеке брильянт… Но что это вам даст? Брильянта они все равно там не нашли, потому что там его и не было.

— Но ведь это не брильянт был, Алексей Павлович, а что-то другое… Что именно? Скажите честно, поможете следствию…

— Увы, рад бы, но в данном случае бессилен.

— Вы вот что, гражданин Данилин («Ого, уже на гражданина перешел!»)… Вы бы лучше откровенно все рассказали… А то ведь есть такая статья — умышленное введение следствия в заблуждение…

— Вы мне угрожаете? — быстро спросил Данилин.

— Информирую.

Бережный насупился и замолчал. «Нелепо долго паузу держит, — подумал Данилин. — Таня не одобрила бы».

Помолчав, следователь принялся снова листать толстую папку.

«Не может быть, чтобы дело об ограблении моей квартиры так распухло, — подумал Данилин. — Но иначе зачем он при мне его листает? Или это просто такая форма унижения дополнительная?»

Бережный оторвался от чтения и вдруг спросил:

— Известно ли вам нынешнее местонахождение Геннадия Леонова?

— Чье, простите? — опешил Данилин.

— Гражданина Леонова, Геннадия Семеновича, 1949 года рождения.

— Вы что, издеваетесь?

— Что значит — издеваетесь? Как вам такое может в голову приходить. Я задаю вам серьезный вопрос: известно ли вам, где находится в настоящее время Геннадий Леонов, уроженец Свердловской области…

— Да я понятия не имею, кто такой этот уроженец! Писателя Леонида Леонова читал в молодости. С космонавтом Алексеем Леоновым лично имею честь быть знакомым, бывшего генерала КГБ Николая Леонова вижу по телевизору, мемуары его читал, довольно интересные. Но никакого Леонова Геннадия в глаза не видывал и даже не слыхал о таком никогда!

Бережный поджал губы.

— Итак, еще раз: вы утверждаете, что не знакомы с Геннадием Леоновым?

— Именно что утверждаю! Категорически! Я в своем еще уме…

В глазах Бережного засверкало торжество.

— Эх, Алексей Павлович, я же предупреждал вас об ответственности за дачу ложных пока… то есть за введение следствия в заблуждение.

Данилин пришел в бешенство, потерял контроль над собой. И повысил голос:

— Да что вы себе позволяете, в самом деле! Вы расследуете дело об ограблении моей квартиры или занимаетесь изучением сферы моих знакомств? Так вот, сфера эта достаточно широка, чтобы я нашел кому пожаловаться!

Бережный весь подался вперед, сгруппировался, глаза его горели, он словно наслаждался скандалом.

— Прекратите орать, вы здесь не у себя в газете! — цедил он. — На своих подчиненных кричать будете! Я немедленно напишу рапорт начальству о том, что вы мне тут угрожали и пытались оказать давление на следствие!

Данилин взял себя в руки. Замолчал и Бережный.

Оба они сидели несколько сиунд в тишине и с ненавистью сверлили друг друга глазами.

И тут вдруг дверь открылась, и в кабинет вплыла Люся. В белой шубке и белой же шапке, раскрасневшаяся с мороза, она показалась Данилину еще более хорошенькой, чем в прошлый раз.

— Добрый день, — низким, с хрипотцой, контральто сказала она, обращаясь к Данилину: своего коллегу она подчеркнуто игнорировала.

— Здравствуйте, — пробормотал Данилин, а сам подумал: «За один голос влюбиться можно… ну, или, по крайней мере, сильно возжелать…»

Люся прошла к своему столу, по-прежнему будто не замечая Бережного, сняла шубку, повесила ее на грубо прибитый к стене крюк. Сняла и шапочку, тряхнула копной золотых волос. Данилин отвел глаза…

Присутствие коллеги явно помешало следователю. Он принялся нехотя закрывать свои папки.

— Я пришлю вам повестку, — сухо сказал он. — Прошу не уезжать никуда из Москвы в течение недели — это в ваших интересах.

— Если мне нужно будет поехать в командировку, вы не сможете мне запретить, — стараясь сдерживаться, отвечал Данилин.

— Я повторяю: это в ваших интересах.

И отвернулся, точно не мог на Данилина смотреть без отвращения.

В омерзительном настроении Данилин торчал потом полтора часа в пробках. День был полностью уничтожен, растоптан. «Вот что может наделать один хам, то ли срывающий на тебе зло, то ли мстящий непонятно за что, — думал он. — Но интересно все же, почему эта самая Люся его так смущает. Ведь совершенно очевидно было: не захотел он почему-то при ней продолжать свое нападение. Вынужден был прерваться на самом, можно сказать, интересном месте. Но почему? О чем это должно говорить?»

Но как ни напрягал Данилин мозги, никак не мог прийти к определенному логическому выводу. Хотя что-то подсказывало ему: это важное обстоятельство. И что-то за ним виделось зловещее.

Только приехал на работу, обрушилось море неотложных дел, звонков, писем, жалоб. Но первым делом Данилин заперся с коммерческим директором Гонцовым и ответсеком Игорем. Надо было срочно определить новые ставки и решить, кому кредиты давать на покупку жилья — на всех страждущих явно не хватало. И, как всегда, договориться сразу не смогли, причем Данилину показалось, что его собеседники успели сговориться, его ожидаючи. «Вот сволочи», — думал он, но виду не подавал. А главное — уверен был, что они, по сути, не правы, не понимают, что успех газеты все-таки определяется суммой работающих в ней талантов. А дальше эту сумму можно несколько приумножить или приуменьшить всякими прочими составляющими, в том числе эффективным или неэффективным управлением, четкостью редакционной концепции и так далее. И градус самочувствия коллектива тоже имеет значение, и немалое. Спору нет, для морального климата важно, чтобы трудящиеся верили в справедливость своего руководства. А в самоуправляющемся организме — тем более. Но если в этом самом газетном организме начнут преобладать и заправлять серые ремесленники, посредственности, равнодушные к языку щелкоперы, то никакая самая замечательная справедливость ничему не поможет. Ну как можно не дать кредита Красносельскому и поставить его тем самым в невыносимое положение? У него же тогда действительно другого выхода не останется, кроме как уходить в «Известия», где ему кредит точно дадут. А кто же тогда будет гениальные заголовки — смешные и в то же время точные и умные — придумывать? Это же целое отдельное искусство, которому ни на одном журфаке не научат. Или тому же Мише Филатову как можно зарплату не повысить? Ведь и журналист толковый, и главное — добытчик уникальной информации. Вот-вот его другие газеты раскусят, дойдет до них, как важно иметь своего специалиста по военным делам. И все — поминай как звали.