Заплатив бледной тощей продавщице за багет с хрустящей корочкой, я хотел вернуться в бар, но, уже шагнув в тесный проем, где запах горячего хлеба встречался с едким дымом и кислым винным духом, заметил в самом темном углу зала маленькую фигурку. Спит глубоким сном, навалившись на стол и уткнувшись лицом в руки. Узкие плечи, черные кудри, гладкий затылок, тонкая шея. Шерстяной свитер, кажется, красный. На спинке стула зеленоватая куртка и платок. На полу рюкзак. Эта хрупкая женщина, вернее, совсем молоденькая девушка выглядит измученной до предела или больной. Кто она такая? И что делает в этом плохо освещенном кабаке?

Увидев, что я наконец-то заметил девушку, — а мне на это потребовалось немало времени! — хозяйка и посетители захихикали и предостерегающе замахали руками — «тшш!» — заговорщически подмигивая и изображая восхищение таким беспробудным сном. Потом они снова заговорили в полный голос, зазвенели стаканами, но спящая не шелохнулась.

— Совсем девочка! — сказала мне хозяйка. — Незнакомая. С ума сойти, никто не видел, как она вошла. Можно подумать, она появилась ниоткуда! Наверное, прошла через булочную… Я ее потормошила, она чуть приоткрыла глаза и попросила кофе… Залпом выпила и тут же уснула снова! Понятия не имею, откуда она взялась. Но я решила ее не трогать. Рано или поздно она придет в себя.

Меня сильно смущал и волновал вид этого спящего молодого тела. Чрезмерность. Несообразность. И самое странное: казалось, все завсегдатаи кабака взяли эту юную спящую незнакомку под свою защиту. Я понял, что и они тоже немного не в себе. Появление девушки было событием одновременно незначительным и необычайным, и они не знали, как на него реагировать. На них словно возложена была тайная ответственность, и они, как могли, оберегали покой крохотной девушки.

Время от времени она вздыхала, бормотала что-то непонятное. Наверное, она, уронив черные пряди в пустую чашку и уткнувшись невидимым лицом в сложенные руки, смотрела сны. Я смог внимательно разглядеть маленькие кисти ее рук с короткими, может быть, обгрызенными ногтями. Совершенная нелепость, но мне казалось, я узнаю эти руки и могу в точности описать движение, которым они что-нибудь берут. И тогда меня затопила смесь тревоги и печали. Я жалел, что не могу разглядеть лицо, зарывшееся в красную шерсть, но боялся встретиться взглядом с этой незнакомой девушкой, если она вдруг выйдет из оцепенения, и потому как можно тише выбрался наружу и направился к своему грузовичку, уже ни о чем другом не мечтая, кроме как сбыть свои книги Эллен О'Коннелл, которую я никак не мог приучиться называть Элен Дюморье…

Между деревней и городом, в том месте, где большая дорога еще не превратилась в скоростную, я увидел идущего по шоссе Рака. Так прозвали могучего сложения лохматого и бородатого нищего, который жил на берегу реки, совсем рядом с моим домом, в довольно заметной хижине, сложенной из веток, досок и рифленых листов. Каждый день этот мой, так сказать, сосед покидал свое сельское логово и шел пешком до центра города, а там, не желая попрошайничать, собирал все, что можно найти в мусорных баках у ресторанов, магазинов и богатых домов. К вечеру он возвращался в свою хижину, нагруженный мешками всякого хлама и дешевым вином. Основательно напивался — и назавтра начинал все сначала.

Почему его прозвали Раком? Просто-напросто этот отшельник, сторонившийся как других городских нищих, так и бродяг, всегда пятился назад! Шагал широко, но задом наперед, повернувшись спиной к тому месту, куда направлялся, и лицом к машинам, двигавшимся в том же, что и он, направлении. Некоторые водители, привыкшие год за годом встречать его на дороге и способные вытерпеть исходивший от этого человека запах, сажали его в машину, хотя он и не просил его подвезти. Усевшись рядом с водителем, он не благодарил, не разговаривал с ним, а только бессмысленно улыбался неизвестно кому, то ли ангелам, то ли бесам, прислушиваясь к однообразному шороху дворников.

Иногда, даже среди зимы, он надолго замирал на обочине. Прочно утвердив ноги в огромных башмаках, запрокидывал голову, подставлял ветру космы, свисавшие из-под бесформенной шляпы, которую никогда не снимал, и осыпал бранью небо или пустоту, обращался к загадочным теням, с той же скоростью, что облака, скользящим по поверхности вещей. Шум моторов и северный ветер заглушали его слова, но он только для себя самого орал во все горло на своеобразном диалекте, некоторым напоминавшем польский, итальянский, русский, французский и даже латынь. Затем, веселый и облегченный этим долгим словоиспусканием, он продолжал путь задом наперед.

Обогнав Рака, я замедлил ход, а потом остановился и подождал его, как много раз делал раньше. Он даже шага не ускорил, приближаясь ко мне, а в грузовичке, презрев переднее сиденье, устроился сзади, где единственную компанию ему составляла плохо закрепленная тележка, которая ерзала и стукалась о металлические борта. Я сделал крюк, чтобы подвезти его поближе к тому месту, где, как я знал, ему нравилось искать себе пропитание, а затем длинным бульваром поехал к тихому богатому кварталу, где красивые дома прячутся за высокими стенами, глициниями, пурпурными листьями буков и слезами ив.

Я без труда нашел домик, где теперь, так далеко от Ирландии, жила Эллен. Решив — как она и просила — не пытаться с ней увидеться, я отыскал черную дверь, а затем — спрятанный в ящике ключ. Подвал был такого же размера, как сама вилла, и состоял из нескольких комнат, где аккуратно прибранные предметы отрывочно рассказывали о жизни моей давней подруги и ее семейства. Разжалованная мебель, велосипеды, яркие игрушки, сундуки, не таящие в себе никаких тайн, перезимовавшие под крышей глиняные цветочные горшки, невероятная шляпа, венчающая плетеный манекен, спортивный инвентарь, стопки учебников, научных книг и специализированных журналов, биология с одной стороны, молекулярная химия с другой… Мне показалось, все эти предметы, озлобленные, оттого что перестали нравиться, или стыдящиеся этого, представляют угрозу для книг. Но пустого места оставалось еще очень много. С помощью рогатой тачки, которая шутя везла свой груз и тем более радостно перепрыгивала со ступеньки на ступеньку, что мы спускались от света к потемкам, я быстро разместил в этом чистилище упакованные останки моей библиотеки.

Опершись на игриво вставшую торчком тачку, я в последний раз подумал о мирно покоящихся под дощатыми крышками вымышленных существах, которых собирался покинуть. Мне показалось, что персонажи все еще, хотя и очень тихо, еле слышно, пытаются говорить. Теперь они не жаловались, а старались в последний раз показать, что отличаются от других. Приглушенные фразы, фразы, которые я узнавал, без колебаний угадывая автора… «В большинстве этих времен мы с вами не существуем; в каких-то существуете вы, а я — нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба. В одном из них, когда счастливый случай выпал мне, вы явились в мой дом; в другом — вы, проходя по саду, нашли меня мертвым; в третьем — я произношу эти же слова, но сам я — мираж, призрак».[7]Я содрогнулся, снова услышав давние рассуждения о времени, принадлежавшие человеку, который в то же время был и призраком. В одном, по крайней мере, из «возможных времен» он, несомненно, был моим врагом. Врагом…