Госпожа Спиро не останавливает Гжеся. Ночь милосердна к меху, на мгновение скрывая всю его меховость – он может притвориться, будто вышел на прогулку, встав прямо из теплого логова, зверь дня в объятиях ночи, живой эмот ДНК.

Обходя башню, он спотыкается о – камень? корень? Машинально сменив спектр, видит, обо что споткнулся – о руку старого «Шмитта-4». И правда, ведь именно здесь состоялся тот разговор с Дагеншеллом. Именно здесь они с Дагом…

– Даг! Как живой!

Они не договаривались заранее. Даг прилетел в Настоящий Рай пятьсот сорок девять дней назад, возвращаясь от Рандомитов в Вечную Империю. Посадив свой дрон за Полями Изобилия[133], он застиг Гжеся врасплох в обезьяньей роще, где тот надзирал за подростками, резвившимися в разноцветных иллюзиях и симуляторах вместе с райскими шимпанзе и покемонами.

– Ну да, живой, живой и настоящий.

Дагеншелл тоже пересел на игуарте. Его «Шмитт-4», однако, не смог бы вместить нейрософт трехсотлетнего трансформера – совсем другое дело бездонная память дронов, являвшихся безопасным расширением тесного разума меха и железным бэкапом.

Дети Гжеся разглядывали Дага и его медленные эмоты с лишенным страха любопытством. Одна из обезьян вспрыгнула ему на плечо. Он сверкнул на нее зелеными диодами, и та возмущенно заверещала.

Матерница пребывала в полусонном состоянии, над рощей висел вектор Безголового Цыпленка.

– Они привыкли, что матерница вытирает им носы и меняет пеленки. Им не набить себе шишек, как бы они ни старались.

Дагеншелл, осторожно сняв с себя обезьянку, эмотировал засмотревшегося туриста.

– Это та самая госпожа Спиро?..

– Идем.

Гжесь тогда вывел его за пределы матерницы Настоящего Рая, к старой башне, когда-то принадлежавшей службе охраны парка.

Их сопровождали несколько шаловливых любознательных людаков, все явно под Резвым Пони. Гжесь машинально играл с ними в фигуры Роршаха, мерцая сериями ассоциаций, каскадами фантазий-загадок; даже столько веков спустя он замечал в них нечто от ириготи.

Они миновали южные Поля Изобилия; людаки собирали по дороге плоды непревзойденного алкоголя и серотониновых драгов, опутав Гжеся застольным вектором, и он делал вид, что ест.

На гладком металле мехов шкворчало лимонное солнце. Жужжали насекомые, микродроны[134], меха-фэйри[135] – не отличить.

– Ханы все так же не хотят сыпать манну с неба?

«Шмитт-4» покачал угловатой головой.

– Сам знаешь, что были попытки. Но экономика сверхизобилия [136] не работает по кусочку, в частичных вариантах, немного безграничности тут и немного ограниченности там. Нужно войти в нее на сто процентов, как вы тут, – он эмотировал в сторону Полей. – И тогда возникает проблема масштаба; для таких селений по несколько сотен людаков и самое большее на двести квадратных километров – окей, на подобный провинциальный размах она, может, и сдаст экзамен. Но не на весь мир.

– Таких попыток не было.

Дагеншелл толкнул Гжеся стальной лапищей, так что «Аль-аср» едва не опрокинулся.

– Скажи честно: вам удался бы рай где-либо за пределами Рая?

Гжесь помедлил с ответом, пока они не остановились над Утесом, в тени башни. С высоты более чем стометрового геологического обрыва они увидели панораму выжженной солнцем равнины, все так же почти мертвой, с немногочисленными пятнышками Жизни, наверняка принесенной из Рая ветром и животными. Вдали, почти на горизонте, в волнах разогретого воздуха мерцали скелеты древних нефтяных вышек и ветряных электростанций, с такого расстояния даже при максимальном зуме напоминавшие скорее чудовищные картины технофэнтези.

– Я выдам тебе страшную тайну, Даг: меня уже ни черта не волнует, удастся нам этот Рай или нет.

– О, так нас тут не слышат? – Даг издал громкий смех Орсона Уэллса. – Старый добрый параноик!

– Эх… У меня уже нет сил что-либо затевать, – «Аль-аср» с несвойственным роботу изяществом сел на землю, подтянув колени под подбородок. Эмот парижской меланхолии отобразился в виде лица Леонарда Коэна[137]. – Или куда-то бежать. Сколько можно? Все то же самое заново. Больше не хочется, в самом деле.

Старый «Шмитт-4» присел рядом, в полтора раза крупнее и массивнее, угловатая гора промышленного железа в противоположность изящному «Аль-асру», пришедшему будто из «Сказок тысячи и одной ночи».

Дагеншелл эмотировал угощение сигаретой. Гжесь эмотировал поджигание сигареты и протяжное выпускание дыма; затем оба вместе эмотировали дружеское молчание.

Все это настолько подавляло, что Гжесь через сто девяносто четыре секунды подкрутил себе «Морфея» до тридцати процентов.

Перед ним по равнине плыли фата-морганы кораблей и городов. Людаки и мартышки с башни швыряли в обоих роботов камешками и мумиями аксолотлей.

– Значит, это и есть твои малыши?

– Мои, не мои…

– Не будь таким скромным, – Дагеншелл перешел на частоту крипто. – Который это уже твой заход?

Гжесь поежился уже от одного слова. «Заход»! А потом начал мысленно считать: если первый был у изначального Винсента Чо в изначальном проекте «Генезис» от «B & B», второй и третий – японские живорожденные Чо, перезапущенного у замковцев РА, а потом три Жизни у Саламандр в Австралии, потом Вечная Империя Ханов, эпикультурных китайцев, трансформированных из эпосов китайской фэнтези и Джеймса Клавелла, и их сложные для подсчета эпигенезы из глубокой матерницы; а теперь здесь, Настоящий Рай с его раз за разом повторяющимися поколениями…

– От одиннадцатого до пятнадцатого, смотря как считать.

– Когда я услышал, что ты строишь тот Первый Рай, сразу подумал: ну да, ведь ему не требовалось ничего иного, кроме как возврата в прошлое.

– Нам всем это требуется.

– Но мы понимаем, что это невозможно, что мы можем самое большее создать грубую иллюзию Калифорнии. А ты – про ювелирную инженерию ностальгии. – Дагеншелл раздавил сигарету о колено. (Как бы.) – Но, вижу, получилось в точности наоборот, это нечто совершенно новое.

Гжесь натянул на себя лицо старичка далай-ламы.

– Отчасти потому, что ты смотришь уже на позднюю итерацию. Основателями Первого Рая были в основном трансформеры первого поколения из свободной фракции «Black Castle», и на самом деле мы исходили только из одного – выйти за пределы моделей образа жизни до Погибели.

…Подумай. Мы не люди, во всяком случае, определенно не те же самые люди. IS3 не создал полные нейрокопии, мы знали, прекрасно знали с самого начала, что это обман. Никто из нас не прошел бы хорошего теста на идентичность. Мы трансформеры – и тоже не знаем, что это означает. Мы не меняемся, не учимся. Не спим. Тоскуем по телу. Механически повторяем себя, день за днем, год за годом, вечность за вечностью. И во всем этом никак не можем найти для себя иной жизни, нежели эта страшная пародия на жизнь человека. Почему?