Теперь Дитер наблюдал за ним через двойной толщины стекло барокамеры, в которой испытывали влияние высоты на мозг и сердце. Эти исследования, как и изучение реакции организма, погруженного в ванну с ледяной водой, были заказаны люфтваффе. Им интересно было знать, как долго человеческое тело выдержит, если пилот попадет в воду с температурой ниже нуля, или что сделается с ним, если он выпрыгнет из самолета на большой высоте.

Прежде чем поместить Аркадия в барокамеру, ему на лицо надели легкую кислородную маску. Коллеги Дитера понижали давление до тех пор, пока оно не достигло показателей, обычных для крейсерской высоты, на которой летают на задания военные самолеты. Затем, воспроизводя состояние пилота, выбросившегося из самолета без кислородной маски, подачу кислорода отключили, а давление начали быстро увеличивать – так, словно он падал с большой высоты. Дитер подошел к смотровому окну. Тело Аркадия уже извивалось в конвульсиях. На круговой шкале стрелка ползла вниз. Ноги и руки подопытного вытянулись под прямым углом, словно у бешеного пса. Когда давление соответствовало двадцати тысячам футов, Аркадий начал плакать, при десяти тысячах – пронзительно кричать. При нуле барокамера разгерметизировалась, и Дитер пошел проверить результат. Глаза Аркадия закатились. Он бормотал сквозь крепко сжатые зубы какие-то слова на незнакомом Дитеру языке. Русский прокусил себе язык, и струйка крови текла у него вниз по подбородку. Доктор Пфайфер проверил его рефлексы, посветив фонариком в зрачок. Никакой реакции.

– Вскройте грудную полость, – приказал он. – Проверьте состояние сердца.

Помощники вынули безвольное, словно тряпичная кукла, тело Аркадия из барокамеры и положили на стол для аутопсии. По правде говоря, доктору Пфайферу не было никакой нужды вскрывать Аркадию грудную полость. Его сотрудники уже провели сотни вскрытий живых людей, но Дитер хотел, чтобы русский непременно погиб. После того как Аркадий выжил в ледяной ванной, он не мог рассчитывать на то, что русский умрет сам по себе.

Из чего сделаны эти русские, если отказываются умирать? Они, конечно, дикари, но крепкие дикари. Дитер думал о безнадежной войне, которую они проигрывали на восточном фронте. Кое-кто считал, что Гитлер проиграл уже тогда, когда его армии устремились к Сталинграду. Недавно Дитер долечивал эсэсовского охранника, которого направили после госпиталя в расположенный рядом с Аушвицем небольшой концлагерь. Его ранили на восточном фронте. Пока Дитер занимался его медленно заживающими ранами, мужчина рассказывал об ужасе, вызванном наступлением русских. Орды солдат, вопя, бежали по полю боя. Некоторые были безоружными, некоторые – босыми. Он служил танкистом и стрелял в них, сидя за крупнокалиберным пулеметом, но советские солдаты все прибывали, сколько бы он не скашивал их очередями. Вода подмывала лед, и перегревшийся пулемет заклинило. Закончив свой рассказ, эсэсовец на секунду делал паузу, а потом начинал снова. Единственное, о чем он мог разговаривать, это о том, что русские не боятся умирать, что они бесчувственны, словно сталь, вспоминал, как они облепили, точно насекомые, его подбитый танк.

Россия была империей снега и горя, а ее народу дали никчемную жизнь, которой не стоит дорожить, и железную волю, чтобы выжить. Германия не имеет ни единого шанса победить Россию. Нет ни малейшей возможности подобного развития событий. Русские выживут после того, как перестанут падать бомбы, после того, как тысячелетний рейх превратится в пыль, а советская империя падет после того, как все превратится в мусор и снег. Они унаследуют землю… русские и тараканы.

Дитер знал, что найдет внутри Аркадия. Сердечная сорочка будет заполнена жидкостью, которая брызнет тонкой струйкой, когда скальпель пробьет мембрану и та опустится. Затем скальпель вонзится в левый желудочек и опорожнит все еще бьющееся сердце, но биение будет продолжаться еще минут пятнадцать, пока мышцы не ослабнут, а потом сердце остановится.

Ассистент сделал первый разрез, осторожно, но быстро располосовав скальпелем кожу от шеи до пупа, вскрывая эпидермис. Лезвие вернулось назад, застыв над первоначальным местом разреза. Второй разрез должен быть глубже, увереннее. Скальпель, пронзив жир и мышцы, доберется до грудной клетки, защищающей сердце.

– Стоп! – произнес Дитер, одновременно испугав и удивив ассистента. – Зашейте его. Мне не нужны эти данные. Я хочу пойти к себе. На сегодня все. Наложите швы и отнесите в крыло выздоравливающих. Если он выживет, отнесите его в барак зондеркоманды.

Дитер вернулся к себе, до сих пор не понимая, зачем изменил своей первоначальный приказ. Аркадий все равно умрет, хоть и медленнее, от ран. Вот только что-то копошилось в голове у Дитера, не давало ему покоя.

Со дня эксперимента над Аркадием минуло чуть меньше недели. Дитер постарался обо всем забыть. Обыск барака, в котором спал русский, проведенный по приказу доктора Пфайфера, ничего не дал. Пропавшие хирургические инструменты нигде не нашлись, что не давало Дитеру большого пространства для маневра. Если он доложит о воровстве, это приведет лишь к бюрократической суете и неудобным вопросам. Лучше сделать вид, что они испортились, заказать замену и жить дальше.

Однажды вечером, идя мимо здания, в котором Менгеле держал подопытных детей, Дитер ни с того ни с сего остановился. Двигаясь осторожно, он отпер и медленно приоткрыл дверь – так, чтобы не испугать подопытных. Было довольно поздно, и большинство детей, измученные и накачанные успокоительным, уже спали. Те, кто не спал, в ужасе взирали на Дитера. Они подбирали под себя ноги, отползали подальше, прижимаясь спинами к стенам. Двое расхныкались, когда Дитер проходил мимо их нар. Немец их не винил: ничего хорошего от людей в белых халатах они не видели. Страх в их глазах определял новую линию поведения. Больше, чем общества Аркадия, Дитеру не хватало сноровки, с которой русский умел вести себя с детьми. Даже когда дела для детей приобретали воистину мрачный оборот, Аркадий умел успокоить подопытных, облегчить их страдания и сделать более сговорчивыми. Его собственные научные исследования без помощи Аркадия теперь существенно затруднятся.

Он дошел до конца барака, вздохнул и развернулся, чтобы идти обратно. И вдруг заметил кое-что интересное, кое-что такое, что нарушало заведенный порядок вещей. Девочке на вид можно было дать лет восемь или девять, возможно больше, ибо возраст детей на определенной стадии истощения точно установить было трудно. Она что-то прятала за спиной.

– Здравствуй, – ласково сказал Дитер и присел на корточки так, чтобы ее глаза оказались на одном с ним уровне. – Как тебя зовут?

– Сара.

– Что у тебя там?

Девочка замотала головой.

– Ничего.

– Ничего? Какое удивительное совпадение! – Дитер вытащил из кармана одну из маленьких плиток шоколада, которые он и другие врачи носили с собой на случай, если придется подкупать доверие необщительного ребенка. – И у меня ничего нет! Ты сможешь откусить от моего ничего, если покажешь свое.

Колесики вращались в голове у Сары. Она тщательно взвешивала все «за» и «против». Наконец, смягчившись, девочка вывела из-за спины руку с зажатой в ней куклой и протянула ее Дитеру. Ребенок с жадностью набросился на шоколад, пока другие дети наблюдали за ней, страдая от невообразимой зависти. Глазенки их сверкали в полутьме барака.