– Помнится, ты хотел изменить судьбу. А я уже наделала глупостей.

– Могли бы получить удовольствие.

Я поспешно вошла в спальню напротив.

– Жаль, – сказал он, перед тем как я закрыла дверь, а я, повернув замок, повалилась на кровать. Потом отправилась в душ.

Когда вернулась, увидела, что пришло эсэмэс от Клима.

«Борешься с искушением посредством душа? Я, кстати, посинел от холода. Не помогло».

«Ха-ха», – ответила я, чертыхнулась и с головой накрылась одеялом, чтобы побыстрее согреться.

Бергман приехал, когда мы завтракали.

Надо сказать, наша утренняя встреча с Климом, как ни странно, вышла непринужденной. Я спустилась первой, жарила яичницу, когда появился он.

– Привет, стойкий оловянный солдатик, – весело произнес он.

– Ты меня испытывал, что ли? – хмыкнула я.

– Какое там. Надеялся. И большую часть ночи предавался мечтам. Хорошо хоть Зорин не беспокоил. Ты сколько раз к двери подходила?

– Было дело, один раз, – честно призналась я.

– Ну, до меня тебе далеко. Зато какое чувство удовлетворения, что выстоял, – засмеялся он, и я засмеялась.

– Яичница с беконом, – сказала я. – Надеюсь, ты не против. Нежная утренняя забота – это что-то вроде компенсации.

– Ну, хоть это, – сказал он, устраиваясь за столом.

Тут и появился Бергман.

– Доброе утро, – сказал он, проходя в столовую и приглядываясь к нам.

Не высказать, как меня это разозлило. Но я выдала улыбку и предложила:

– Позавтракаешь с нами?

– Кофе, если не трудно.

– Конечно.

Сбросив пальто, он присел к столу, поздоровавшись с Климом за руку. Тот наградил его кривенькой улыбкой.

– Есть новости? – спросил Бергман, прихлебывая кофе.

– Ночь прошла спокойно, – ответил Клим. – А у вас?

– Поэт работает, надеюсь, что результаты будут. Что ж, если ты не против, поехали, – когда я стала собирать со стола посуду, сказал Максимильян.

– Конечно. Через пять минут буду готова.

Я ненадолго заглянула в спальню, где провела ночь, спустилась вниз.

Мужчины не спеша беседовали.

Увидев меня, Бергман поднялся и кивнул Климу:

– Пока.

Клим направился ко мне, опередив Бергмана, помог надеть куртку и поцеловал меня. Дружески. На самом деле просто прижался щекой к щеке. А я успела заметить, как вдруг разом потемнели глаза Бергмана, хотя лицевые мышцы не дрогнули. На прощание он даже улыбнулся Климу, широко и лучезарно, как мог улыбаться только он. И я в который раз мысленно выругалась.

Я думала, он начнет задавать вопросы, лишь только мы останемся вдвоем. Но он молчал по дороге к машине, а когда мы оказались в салоне «Ягуара», сказал:

– Начать разумнее с батюшки. Они ранние птахи. А потом навестим домработницу. И подруг Нелли.

Подругам я позвонила спустя полчаса по дороге в Ступино, где жил священник. Одна в настоящее время была в Германии, а вторая согласилась на встречу, сказав, что мы можем приехать к ней в салон.

Остальное время мы с Бергманом говорили об экзорцизме. Мои познания сводились к нескольким фильмам, виденным довольно давно, но сведениям, почерпнутым из них, я не особенно доверяла. Оттого очень надеялась, что Максимильян меня просветит на сей счет. Он, против обыкновения, был не особо словоохотлив.

– Я считала, экзорцизм – штука сугубо католическая, – заметила я, чтобы его разговорить.

– Ты права. Хотя практика изгнания бесов присуща всему христианству, потому что восходит к Христу, который, как известно, помог бесноватому, направив неких сущностей из тела человека в свиное стадо. Вслед за ним схожие деяния совершали и апостолы, и святые. В связи с этим, отношение к данной процедуре неоднозначно. Одни считают, что изгнать бесов может не каждый человек, а только святой, другие считают, что изгнание происходит посредством божественной воли и, значит, любой истинно верующий христианин может обратиться за помощью к Богу. В православии ко всему этому относятся с большой осторожностью. Но изгнанием бесов кое-кто из священников все же занимается, чему наш батюшка пример. Называется это отчитка, если память не изменяет.

– Дикость какая, – покачала я головой. – Двадцать первый век, и вдруг изгнание бесов. Хотя не удивлюсь, если желающие найдутся.

– Не сомневайся, – усмехнулся Бергман. – Одержимость может приобретать разные формы, только и всего. Иногда это напоминает эпидемию.

– Интересно, кто из зоринской родни был одержим бесами, – сказала я. – Если, конечно, он приезжал к отцу Тихону именно по этой причине.

– Надеюсь, мы это узнаем, – кивнул Бергман, но как-то сдержанно.

Создавалось впечатление, что говорить на эту тему у него особого желания нет. Оставалось лишь гадать почему. Но на это времени у меня не было, мы уже въехали в село, и впереди на пригорке возникла церковь, а рядом за церковной оградой дом батюшки.

«Ягуар» мы оставили возле церковных ворот, выходя из машины, я увидела священника. Он стоял к нам спиной возле своего дома и высматривал что-то на крыше.

Приблизившись, я разглядела рыжего котенка, который не спеша шел по карнизу.

– Озорник, – выговаривал батюшка, – а если свалишься?

На нас священник внимания не обращал. Одет он был в рясу, поверх которой куртка, на голове вязаная шапка. Мы подошли совсем близко, когда он резко повернулся, и в глазах его на мгновение появился испуг. Нет, страх. Я чувствовала, как он волной поднимается в нем.

Игнорируя Бергмана, священник старался смотреть только на меня. Уверенности, что перед нами нужный нам человек, не было, но я все же сказала:

– Доброе утро, отец Тихон.

– Здравствуйте.

Он вроде бы начал понемногу успокаиваться. Принял нас за кого-то другого, а теперь понял, что ошибся?

– Все, как в Священном Писании, – вдруг сказал он. – За правым плечом человека – ангел, а за левым… сами знаете кто.

– О чем вы? – растерялась я.

Священник усмехнулся.

– Надеюсь, вы хорошо знаете своего спутника. Зачем пришел? – обращаясь к Бергману, продолжил он.

Признаться, я замерла с открытым ртом, а Максимильян ответил какой-то тарабарщиной. Я не сразу поняла, что это латынь.

Священник нахмурился, а Бергман засмеялся, смех показался мне злым.

– Ты плохо знаешь латынь, старик, – сказал Максимильян и, шагнув к отцу Тихону, что-то шепнул ему на ухо.

Все это казалось мне в высшей степени странным, поведение обоих, и даже обращение «старик». Отцу Тихону было лет пятьдесят, хотя окладистая борода и седина в волосах делали его старше. Он повернул голову, перекрестился на церковные купола и молча кивнул. Какое-то время они стояли, глядя друг на друга, точно чего-то ожидая.